Не враждуй на брата твоего в сердце твоем…
Не мсти и не имей злобы на сынов народа твоего, но люби ближнего твоего, как самого себя.
(Лев 19:11–18)
Когда поселится пришлец в земле вашей, не притесняйте его: пришлец, поселившийся у вас, да будет для вас то же, что туземец ваш; люби его, как себя; ибо и вы были пришельцами в земле Египетской.
(Лев 19:33–34)
Социальная справедливость всегда должна была сопутствовать почитанию святых мест и храмовым ритуалам: этот мотив присутствовал и в древних ханаанских мифах, и в сионском культе, и в речах пророков. Однако в Кодексе святости делается следующий шаг – нужна не только справедливость, но и любовь к ближнему, причем сострадание должно распространяться и на тех, кто не принадлежит Дому Израилеву. Пусть для гойим не нашлось места на явленной Иезекиилю карте священного пространства, израильтянам все равно следует включить их в свою сферу любви и справедливого отношения.
По мере того, как в изгнании идеализировались воспоминания о Храме, священники приобретали новый авторитет. И в Жреческом кодексе, и у Иезекииля особо подчеркивается их роль в общине. Изначально в Израиле не было священнического сословия – обряды выполняли и Давид, и Соломон. Однако постепенно богослужение и толкование Закона сделались прерогативой колена Леви (Левия), на которое, как считалось, была возложена переноска Ковчега Завета во время скитаний по пустыне. Иезекииль, однако, идет еще дальше. Поскольку левиты допустили идолопоклонство в Храме, им отводится второстепенная роль! Они могут выполнять лишь вспомогательные действия: подготавливать жертвенных животных, петь, стоять на страже у ворот Храма. Входить же в помещения Храма и проводить богослужение разрешено только священникам из числа прямых потомков Цадока (Иез 44:11–16). Этот запрет впоследствии вызвал многочисленные раздоры в Иерусалиме. По иронии судьбы хранителями исконных традиций Израиля оказались назначены потомки иевусея Цадока. Бóльшая закрытость жреческой касты отражала тот факт, что Бог теперь стал восприниматься как еще более трансцендентная сущность, чья святость была смертельно опасна для непосвященных и неосторожных. И Жреческий кодекс, и Иезекииль дают подробные указания касательно поведения жречества в святилище Яхве. Например, прежде чем войти в Хехал, священнику следовало переменить одежду, поскольку он вступал в область, святость которой требовала большей ритуальной чистоты. В Двир мог войти только первосвященник, причем только один раз в году (Иез 44:16–31). Новые правила усиливали в народе ощущение святости Яхве, который был полностью отличен от всех прочих существ и потому требовал к себе особого отношения.
Поразителен тот факт, что все эти подробнейшие описания святилища, литургии и регламента священнического поведения создавались во времена, когда не было надежды воплотить их в жизнь. Храм лежал в руинах, но часть изгнанников, наделенных выдающимся творческим воображением, представляла его себе действующим в полную силу и разрабатывала для него сложнейшие правила. Как мы увидим в главе 8, позднее то же самое делали раввины. Таким образом, в самых подробных религиозных текстах иудеев, касавшихся священного пространства и святости Иерусалима, описывается то, чего на момент их создания уже не существовало. «Иерусалим» стал для изгнанников духовной ценностью – образом спасения, достижимого даже вдали от реального города в опустошенной завоевателями Иудее. Примерно тогда же в Индии монах Сиддхартха Гаутама, он же Будда, открыл, что до абсолютной реальности можно подняться с помощью медитаций и деятельного сострадания ко всему живому, для этого вовсе не обязательно идти в храм или иное священное место. Новая духовность осевого времени позволяла иногда переживать опыт священного без поклонения вещественным символам святости. Нам неведомо, как именно современники интерпретировали писания Иезекииля и Жреческий кодекс. Несомненно, они надеялись, что в один прекрасный день Храм вновь будет отстроен и Иерусалим восстанет из руин, и все же, когда возвращение стало, наконец, возможным, большинство из них предпочло остаться в Вавилоне. Эти изгнанники не ощущали потребности физически оказаться в Иерусалиме, поскольку усвоили новое понимание ценности Сиона. Религия, которую мы знаем как иудаизм, зародилась не в Иудее, а в диаспоре, и лишь позже ее идеи достигли Святой земли, принесенные эмиссарами из Вавилона – Неемией, Ездрой и рабби Гиллелем.
И Иезекииль, и автор Жреческого кодекса обладали способностью видеть за земными символами своей религии ту вечную реальность, на которую эти символы указывали. Ни один из них не упоминает прямо Иерусалим, а повествование Пятикнижия заканчивается на пороге Земли обетованной. Оба рисовали утопические образы и скорее всего не рассчитывали дожить до их воплощения в жизнь. Возможно, это отношение к Иерусалиму было схоже с выраженным в ритуальной формуле, которая произносится во время пасхального седера: «В следующем году – в Иерусалиме!»; имеется в виду не реальный город, а наступление мессианской эры. Возвращение на Сион видится Иезекиилю как духовное преображение: Яхве даст своему народу «новое сердце» и «новый дух». Точно так же Иеремия предсказывал, что наступит день, когда Закон будет высечен не на каменных скрижалях, а в сердцах людей (Иер 31:31–34; Иез 36:26–27). Надеясь на избавление от плена, создатели нового иудаизма не считали, что оно будет достигнуто с помощью одних только политических преобразований, и понимали под ним нечто большее, чем возрождение Храма и города: и тот, и другой служили лишь символами более глубокого, духовного освобождения.
Но вдруг оказалось, что политические перемены близки и для изгнанников вот-вот откроется реальная возможность вернуться на земли отцов и заново отстроить Иерусалим. В народе Вавилона росло недовольство правлением преемника Навуходоносора, царя Набонида; все с напряженным вниманием наблюдали за восхождением молодого царя соседней Персии, энергичного и талантливого полководца Кира II. Начиная с 550 г. до н. э., когда он покорил Мидийское царство, Кир непрерывно подчинял себе все новые земли, и к 541 г. до н. э. Вавилония оказалась со всех сторон окружена владениями персидского царя. Жрецы Мардука, более других были расположены к Киру, поскольку Набонид пренебрегал культом главного вавилонского бога. Персидский же царь обещал восстановить храмы Вавилонской империи, чтить ее богов, заново отстроить разрушенные города и установить на подвластных землях всеобщий мир. Такие перспективы вызвали глубокий отклик в душе безымянного иудейского пророка, которого принято называть Второисайей, – его речи вошли во вторую часть книги пророка Исайи. Второисайя приветствовал Кира как Мессию, которого сам Яхве помазал на царство ради восстановления Иерусалима и Храма, и инстинктивно обращался к древним мифам и литургии Сиона. Через посредство Кира, как виделось пророку, Яхве совершит новое сотворение мира и поведет новый исход, повергнув нынешних врагов Израиля, как когда-то Левиафана и Рахав. Тогда евреи вернутся на Сион, пройдя «прямыми стезями» через пустыню, лишившуюся своей демонической силы (Ис 40:3–4; 41: 19–20; 44:20).
Возвращение рисовалось Второисайе как событие большого значения для всего человечества: возвратившиеся пленники возглавят установление нового миропорядка. Придя в Иерусалим, они немедленно возродят Храм, и «слава Господня» вернется на святую гору. Яхве опять воцарится в своем городе «пред глазами всех народов» (Ис 52:10). Недаром еще в иерусалимской литургии Яхве провозглашался царем не только Израиля, но и всего мира. Теперь, благодаря царю Киру, эта истина вот-вот будет явлена во всех концах земли. Другие боги съежились от страха: Бэл и Набу (в русской Библии – Вил и Нево) – значительные вавилонские божества – повержены; их идолов без всяких почестей увозят на спинах обычных вьючных животных (Ис 46:1). Чужеземные боги, которые раньше помыкали Яхве, теперь никому не нужны. И все народы мира – Египет, Куш, Сабея – принуждены будут склониться пред Израилем, в цепях придут они в Иерусалим и скажут:
