Церемонии праздничных богослужений не могли не наложить отпечатка на христианский опыт. До их установления христиане не проявляли особого интереса к перипетиям земной жизни Христа. Его смерть и воскресение трактовались как элементы единого откровения, как мистерия, указывающая путь, каким человек через Слово сможет сам вернуться к Богу. Новая литургия благоприятствовала тому, чтобы все христиане – монашествующие, священнослужители, миряне и паломники – в течение довольно длительного времени сосредоточивались помыслами на каждом отдельном эпизоде жизни Иисуса. Например, на предшествующей Пасхе Страстной неделе верующие шаг за шагом повторяли путь Иисуса и слушали зачитываемые к месту фрагменты Евангелия – о предательстве Иуды, о Тайной вечере, об аресте Иисуса. Это оказывало на верующих исключительно сильное эмоциональное воздействие. По словам Эгерии, когда христиане, собравшиеся в Гефсиманской церкви, слушали «то место из Евангелия, где взят Господь», над толпой стоял такой «крик и стон», что его, наверное, было слышно даже в городе (Эгерия 36). Верующие с новой силой проникались симпатией к Иисусу-человеку, день за днем страдали вместе с ним и глубже постигали смысл этих страданий для Иисуса. Евсевий, как мы помним, призывал христиан не придавать чрезмерного значения образу человека, в которого временно воплотилось Слово Божие ради недолгого пребывания в земном мире; иерусалимская литургия IV в. исходила из прямо противоположного представления: христианам следовало сосредоточить внимание именно на человеческой природе Христа. С самого основания Константином Нового Иерусалима святыни Голгофы и Гроба Господня находились рядом, и верующие, каждый день приходившие к ним, сначала шли в церковь Анастасис, а потом – к тому месту, где совершилась казнь. Постепенно Распятие приобретало в их сознании статус отдельного значимого события с собственным смыслом. В Страстную пятницу верующие, в соответствии с обычаем, по одному подходили к маленькой часовне позади скалы Голгофы и целовали Животворящий Крест. Если Евсевий никогда не выказывал особого интереса к распятию Иисуса, то теперь христиане, испытывавшие во время празднеств мощный эмоциональный подъем, обращались мыслями именно к человеческой ипостаси Бога, размышляли, чем была смерть для воплощенного Слова.
Материальное больше не отвергалось; христиане начали осознавать, что оно способно открыть путь к Богу. В духовности паломников огромную роль играло осязание. Каждый хотел притронуться к камням, которых когда-то касался Иисус, поцеловать их. Так, Иероним описал, как его духовная дочь и спутница патрицианка Павла, прибыв ко Гробу Господню, первым делом облобызала камень, который ангел откатил от входа в погребальную пещеру, а затем, «подобно мучимому жаждой, наконец достигшему воды, припала благоговейными устами к самому тому месту, где покоилось тело Господа» (Иероним, Письма 108:9). Современник Павлы, Павлин Ноланский так объяснял это: «Основное побуждение, привлекающее людей в Иерусалим, состоит в желании видеть и осязать места, где Христос присутствует во плоти» (Павлин Ноланский, Письма 49:402). В других частях христианского мира христиане соприкасались с божественной силой, дотрагиваясь до воплощающих святость мощей мучеников. Как отмечал великий каппадокийский теолог Григорий Нисский (338–395), верующие стараются «приблизить» мощи «к глазам, устам, ушам, ко всем чувствам» (Григорий Нисский, Похвальное слово великомученику Феодору). Христиане начинали ощущать материальные объекты как священные, способные передать им благословение Божье. Григорий Нисский и сам побывал в Палестине, и хотя новая мода на паломничества внушала ему недоверие, он признавал святые места Иерусалима «получившими отпечаток самой Жизни» (Григорий Нисский, Письма 3:4). Господь оставил свой след в Палестине, подобно тому, как после ухода женщины в комнате чувствуется аромат ее духов. Пилигримы стали уносить с собой из святых мест кто камень, кто горсть земли, кто немного масла из лампады. Один особо рьяный паломник даже отгрыз зубами кусок Животворящего Креста, когда целовал его в Страстную пятницу. Каждому хотелось взять на родину частичку святости Иерусалима, чтобы и земляки могли к ней приобщиться.
Выдающиеся находки на Голгофе стали началом христианской археологии. В ходе новых раскопок стали обнаруживаться останки святых и библейских героев. В Шхеме, переименованном римлянами в Неаполис, нашли тело патриарха Иосифа; оно было отправлено в Константинополь. У Иеронима описано, как народ толпами выстроился вдоль дороги, по которой из Палестины в имперскую столицу перевозили мощи пророка Самуила, и приветствовал процессию с такой радостью, словно в ней находился живой пророк (Иероним, Против Вигилянция 5). Изъятие останков в пользу Константинополя диктовалось стремлением сообщить новому городу связь со священным прошлым, которой ему так недоставало. Но одновременно это была и попытка присвоить себе историю евреев: если Церковь действительно должна считаться новым Израилем, то ветхозаветным святым лучше покоиться в христианской земле, чем в городах, постоянно посещаемых коварными иудеями. В 415 г. император Восточной Римской империи Феодосий II сделал публичный выговор иудейскому патриарху Гамалиилу VI и лишил его звания префекта претория. В 429 г. институт патриархов был окончательно упразднен, что, по мысли руководителей церкви, ускоряло неизбежную гибель иудаизма (Avi-Yonah, 1976, pp. 225–29).
В декабре 415 г. приходской священник по имени Лукиан сделал еще одну археологическую находку, которая, по всей вероятности, была каким-то образом связана с унижением иудейского патриарха. Лукиану, пресвитеру расположенного на прибрежной низменности селения Кфар Гамала, во сне явился раббан Гамалиил I, наставник святого Павла. Великий фарисей поведал Лукиану, что тайно принял христианство, но держал это в секрете из страха перед иудеями. Когда первого христианского мученика Стефана побили камнями у стен Иерусалима за нападки на Тору и Храм, Гамалиил забрал его тело и похоронил на собственном земельном участке в Гамале; позднее там похоронили самого Гамалиила, а также Никодима – юного иудея, однажды тайно встречавшегося с Иисусом под покровом ночи. На следующий день Лукиан приступил к поискам. Он раскопал три гробницы с надписями на древнееврейском языке, в точности как говорил ему во сне рабби, и немедленно сообщил о чудесной находке своему епископу – Иоанну Иерусалимскому.
Иоанн в это время председательствовал на церковном совете в расположенной неподалеку Лидде (Диосполисе). Там решалась судьба британского монаха Пелагия, дерзнувшего отрицать догмат о первородном грехе. Взгляды Пелагия возмущали западных христиан в Иерусалиме, но Иоанн не усматривал в них особого вреда, а потому, узнав о лукиановой находке, спешно отправился к месту события, взяв с собой епископов Себастии и Иерихона. По их прибытии гробницу Стефана вскрыли, и тут вокруг разнеслось столь дивное благоухание, что, как вспоминал Лукиан, «мы подумали, будто попали в рай» (Послание Лукиана об обретении мощей св. Стефана 8). Верующие часто испытывали такие ощущения на могилах мучеников. Тело святого, который теперь пребывал на небесах, создавало связь между землей и иным миром, так что место захоронения становилось новым «центром» святости; оно позволяло вступить в область священного, ощутить силу и животворное присутствие Бога. На гробницах мучеников в Европе верующие исцелялись благодаря ореолу святости, возникавшему в помещении церкви, когда священник вслух зачитывал описание страстей мученика; воздух наполнялся благоуханием, и верующие громко восклицали, ощущая воздействие божественного (Brown, 1981, pp. 81–82). Теперь же христиане со всей Палестины устремились в Кфар Гамалу, и 73 человека исцелились.
