— Ты должна понять… — продолжал он, не получив от меня ответа, — мое решение было продиктовано единственным желанием тебя защитить. — Я заметила его желтые зубы. Он всегда переставал следить за собой, когда мать болела. — В Венеции масса страшных пороков. Дураков, которые день и ночь играют в азартные игры, ведут фривольную жизнь, шляются по театрам и вечеринкам. Тебе известно, Катерина, что в городе больше парикмахеров, чем купцов?
Я этого не знала. Мне стало смешно, и я прыснула. Но отец не заметил.
— И этих грехов становится все больше! Это как болезнь… как оспа. Пьетрантонио уже стал ее жертвой. Он слаб духом, как и его мать. Мой Себастьяно… он был сильнее, но Господь забрал его у меня…
Он замолчал, вытер глаза тыльной стороной ладони. Мне стало немного жаль отца, когда он упомянул моего младшего брата. Я видела, как болит его душа.
— Катерина, когда тебе исполнится восемнадцать… — он резко сменил тему, — я помогу найти тебе достойного супруга. Ты слишком плохо знаешь жизнь, чтобы принимать такое решение самостоятельно.
Я застыла. Не могла поверить, что он открыто говорит о том, что управляет моей судьбой.
— Пойми, ведь я не собираюсь оставлять тебя здесь навсегда, как остальных девушек, — напомнил он мне, стиснув зубы. — Только вспомни о щедром приданом, которое я для тебя отложил.
Я закатила глаза, зная, что это вызовет его ярость.
— Да-да! — он перешел на крик. — Твое приданое, которое, несомненно, сыграло не последнюю роль в том, чтобы привлечь к тебе внимание синьора Казановы! Который словно волк в курятнике!
Он встал, чтобы уйти, и выругался себе под нос, брызгая слюной. Затем он глубоко вздохнул и схватился за разделяющий нас деревянный подоконник. Ногти его побелели.
— Я не виню тебя за твою глупость, figlia mia, — с показным спокойствием произнес он. — Мудрость приходит с годами. Никто не ожидает зрелых поступков от такой юной девушки.
— Да, отец, — из уст моих сочилось отвращение. Я ощущала, как в груди и на животе сдавливает платье. — Нужно время, чтобы созреть.
Я улыбнулась своей тайне, покидая комнату.
Глава 46
К этому моменту я уже понимала, что беременна. У меня уже два месяца не было месячных. К груди стало больно прикасаться, и, оглядываясь назад, я поняла, о чем свидетельствовали мои приступы головокружения и тошноты. Оставаясь одна в своей келье на ночь, я ощущала приятное волнение, когда клала руку на свой потвердевший живот, который уже защищал моего ребенка. Как странно любить кого-то, кого нельзя увидеть! Но я любила. И была уверена, что родится сын.
Мальчик или девочка, скандал — это мой способ выбраться из монастыря. Мне не позволят остаться. Я знала, что монастырь Санта Мария дельи Анджели — слишком старое и уважаемое заведение, чтобы приютить беременную постоялицу. Я опозорю весь монастырь, когда буду утиной походкой ходить молиться. У стайки любопытных дев рты откроются от изумления. Нет. Аббатиса будет вынуждена отослать меня домой.
Домой. Не к отцу. Не в монастырь на материке поменьше, где отец мог бы попытаться спрятать меня. Но, как я себе это представляла, к Джакомо. Ох уж эти часы, проведенные в девичьих грезах! Пока я лежала в келье с закрытыми ставнями, затерявшись в лучшем мире. В новый дом с Джакомо, где будет множество книг, а стены расписаны фресками. И колыбелька в детской, где в пеленках, которые пошила моя мама, будет спать малыш. Джульетта держит на руках спеленатого младенца и поглаживает его по спинке. Джакомо исполнен гордости своим сыном… и любви ко мне.
Я написала Джакомо письмо, намекнув на новости: предположила, что через пару месяцев уже буду дома. Но больше ни слова. Оставила свою тайную радость при себе, лелеяла ее, пока не настанет час.
— Кажется, ты как-то изменилась, — однажды напрямик сказала мне Марина. Она захлопнула учебник французской грамматики, которую мы вместе изучали, сидя на диване, смерила меня взглядом с головы до ног.
— Изменилась? — Я почувствовала, как краска заливает лицо, обхватила руками колени.
— Да… раньше ты была более… нервной. Постоянно куда-то бежала. А теперь ты кажешься более… более сдержанной… разве нет? — Она пристально разглядывала меня, пока я не почувствовала себя полностью раздетой с выдающимся животом.
— Наверное… наверное, я смирилась. — Ах, если бы она знала правду! — Так спать хочется! — зевнула я. — Пойду прилягу.
— Да… а еще я заметила, что ты стала больше спать, — продолжала она. — И есть меньше, а по виду… дорогая, ты немного поправилась.
— Неужели? — Теперь мне хотелось бежать подальше.
Я не желала доверять Марине свою тайну. Я поспешно встала и столкнула хрустальную вазу с фарфоровыми цветами. Несколько лепестков откололись и упали на стол. Искусственные цветы были надушены — как однажды рассказала мне Марина, такие точно были у самой мадам Помпадур во Франции, — и вокруг нас поплыл сладкий аромат.
— Ой, Марина… простите меня! — извинилась я, поправляя вазу. — Вот видите… я все еще осталась нервной!
Марина взяла меня за руку, посмотрела мне в глаза, и я с изумлением заметила в них нежность.
— Я знаю, что ты скрываешь, — сказала она. — Мне ты можешь все рассказать.
На мои глаза навернулись слезы. Как же сейчас мне нужна подруга! Если честно, я была напугана. Мне было так одиноко. Я опустилась на диван и позволила Марине себя обнять.
— Тихо-тихо, — успокоила она меня, поглаживая по спине. Я ощутила у своего уха ее теплое дыхание, ее мягкие губы коснулись моей шеи. — Какая радостная новость! — прошептала она. — Но как же я останусь здесь без тебя?
В ее объятиях я растаяла. Я никогда не могла перед ней устоять. Но даже тогда я боялась ее больше, чем любила.
Глава 47
Через пару дней, когда я утром проснулась и справила нужду в ночной горшок, я заметила на сорочке красновато-коричневое пятно. Меня охватил страх. У мамы было несколько выкидышей между рождением Пьетрантонио и моим появлением. Именно поэтому у нас такая большая разница в возрасте. Но еще она рассказывала, что на протяжении всех беременностей у нее кровоточило. Я молила, чтобы опасность миновала меня. Внутри у меня ничего не болело. Я легла назад в постель, стараясь сохранять спокойствие, и думала, что делать дальше.
Мне нужно было достать лекарство. Я помнила запах микстур, которыми мама когда-то смачивала тряпицу и клала на живот, когда у нее кровоточило во время вынашивания Себастьяно. Розмарин. Майоран. Вино. И еще что-то, с ароматом леса. Сосна, может быть? Кипарис?
Точно! Белый кипарис. А еще она держала в правой руке стеклянный шар размером с куриное яйцо. Она называла его орлиным камнем. Это приводило меня в восторг, потому что мама говорила, что такой камень можно найти только в орлином гнезде. Камень был полым, внутри находился еще один камень. «Похожий на чрево, в котором живет малыш, — говорила она мне. — Я сжимала в руках камень, чтобы сохранить ребенка».
