– Нюман слушает.
Голос вдовы с каждым разом звучал все бодрее. Очередное подтверждение многократно засвидетельствованной способности человека приспосабливаться ко всему на свете. Мартин Бек встрепенулся и сказал:
– Это опять Бек.
– Ведь мы разговаривали с вами десять минут назад.
– Знаю. Извините меня. Вам очень тяжело говорить об этом… этом инциденте?
Неужели он не мог подобрать более удачное выражение?
– Начинаю привыкать, – сказала Анна Нюман весьма холодным тоном. – Что вам на сей раз угодно, господин комиссар?
– Хочу вернуться к тому телефонному разговору.
– С первым помощником комиссара Хультом?
– Вот именно. Итак, вам уже случалось разговаривать с ним раньше?
– Да.
– Вы его узнали по голосу?
– Разумеется, нет.
– Почему же «разумеется»?
– Потому что раньше я не спрашивала, кто говорит.
Вот это да. Крыть нечем. Надо было все-таки заставить Рённа поговорить с ней.
– Вам это не приходило в голову, господин комиссар? – спросила женщина.
– По правде говоря, нет.
Большинство на его месте покраснело бы или замялось. Но Мартин Бек был не из таких. Он продолжал с полной невозмутимостью:
– Тогда это мог быть кто угодно.
– Вам не кажется странным, чтобы кто угодно позвонил и назвался Пальмоном Харальдом Хультом?
– Я хотел сказать, что это мог быть другой человек, не Хульт.
– Кто же тогда?
«Вопрос по существу», – подумал Мартин Бек и сказал:
– А вы могли определить по голосу, молодой это человек или старый?
– Нет.
– А описать его голос?
– Ну, он был очень отчетливый. И звучал резко.
Точная характеристика Хультова голоса. Отчетливый и резкий. Но ведь множество полицейских разговаривает таким голосом, и прежде всего те, у кого за плечами военная служба. Да и не только полицейские.
– А не проще ли вам расспросить самого Хульта? – поинтересовалась женщина.
Мартин Бек воздержался от ответа. Он решил копнуть глубже.
– Быть полицейским прежде всего означает иметь кучу врагов.
– Да, вы уже это сказали при втором разговоре. Кстати, господин комиссар, вы сознаете, что это уже наш пятый разговор менее чем за двенадцать часов?
– Очень сожалею. Вы сказали тогда, будто не знаете, что у вашего мужа были враги.
– Сказала.
– Но вы хоть знали, что у вашего мужа были неприятности по службе?
Ему послышался в трубке короткий смешок.
– А теперь я не понимаю, о чем вы.
Да, она действительно смеялась.
– Я о том, – сказал Мартин Бек без всяких околичностей, – что очень многие считали вашего мужа плохим полицейским, который не справлялся со своими обязанностями.
Фраза сработала. Разговор снова принял серьезное направление.
– Вы шутите, господин комиссар?
– Отнюдь, – примирительно сказал Мартин Бек. – Я не шучу. На вашего мужа поступало много жалоб.
– За что?
– За жестокость.
Она торопливо перевела дух и сказала:
– Это абсолютная нелепица. Вы, должно быть, спутали его с кем-нибудь.
– Не думаю.
– Но Стиг был самым мягкосердечным из всех людей, каких я когда-либо встречала. К примеру, мы всегда держали собаку. Вернее, четырех собак, по очереди. Стиг очень их любил, относился к ним с бесконечным терпением, даже когда они еще не умели проситься на улицу. Он мог неделями возиться с ними и никогда не раздражался.
– Так, так.
– И ни разу в жизни он не позволил себе ударить ребенка. Даже когда они были маленькие.
Мартин Бек частенько себе это позволял, особенно когда они были маленькие.
– Значит, никаких неприятностей по службе у него быть не могло?
– Нет. Я уже сказала вам, что он почти никогда не говорил с нами о своей работе. Но я просто-напросто не верю в эти россказни. Вы, наверное, ошиблись.
– Но ведь были у него какие-то взгляды? Хотя бы на самые общие вопросы?
– Да, он считал, что общество с точки зрения морали близко к гибели, ибо у нас неудачный режим.
За такой взгляд человека едва ли можно было осуждать. Одна беда: Стиг Нюман принадлежал к тому меньшинству, которое располагало должной властью, чтобы сделать положение еще хуже при удобном случае.
– Вы еще о чем-нибудь хотели спросить? – поинтересовалась Анна Нюман. – А то у меня довольно много хлопот.
– Нет, во всяком случае, не сейчас. Я очень сожалею, что мне пришлось вас побеспокоить.
– Ах, не о чем говорить.
В голосе ее не было убежденности.
– Но нам все-таки придется попросить вас идентифицировать голос.
– Голос Хульта?
– Да. Как вы думаете, удастся вам его узнать?
– Вполне возможно. До свиданья.
– До свиданья.
Мартин Бек отодвинул аппарат. Стрёмгрен приволок еще какую-то бумагу. Рённ стоял у окна и глядел на улицу, очки у него съехали на кончик носа.
– Значит, так, – сказал Рённ спокойно. – Ценная мысль.
– В каком роде войск служил Хульт? – спросил Мартин Бек.
– В кавалерии, – ответил Рённ.
Рай земной для новобранцев.
– А Эриксон?
– Он был артиллерист.
Пятнадцать секунд в комнате царила полная тишина.
– Ты думаешь про штык?
– Да.
– Я тоже.
– А что ты думаешь?
– Что такой штык может купить себе любой за пять монет на армейском складе излишков.
Мартин Бек промолчал.
Он никогда не был высокого мнения о Рённе, но ему также никогда не приходило в голову, что Рённ отвечает ему взаимностью.
В дверь робко постучали.
Меландер.
Надо думать, единственный человек на свете, который способен стучать в собственную дверь.
XX
Расчет времени внушал Колльбергу беспокойство. У него было такое ощущение, будто с минуты на минуту может произойти что-то ужасное, хотя до сих пор привычное течение дел ничем не было нарушено. Труп увезли. Пол замыли. Окровавленное белье спрятали. Кровать загнали в один угол, тумбочку в другой. Все личные вещи покойного разложили по пластиковым пакетам, все пакеты собрали в один мешок. Мешок стоял в коридоре, дожидаясь, пока его заберут кому положено. Изучение места преступления было завершено, даже меловой силуэт на полу не напоминал больше о покойном Стиге Нюмане. Метод с силуэтом считался устаревшим и применялся теперь лишь в виде исключения. И сожалели об этом только фоторепортеры.
