Воздух в коридоре был спертый, здесь пахло стиральным порошком, рвотой или лекарствами, а может быть, всем сразу. Рённ неожиданно для себя чихнул и потом уже, когда было поздно, зажал кончик носа большим и указательным пальцами.
Единственный, кто как-то реагировал на его появление, был полицейский с записной книжкой. Не говоря ни слова, он указал на высокую дверь, покрытую потрескавшейся краской цвета слоновой кости и с белой, отпечатанной на машинке карточкой в металлической рамке. Дверь была прикрыта неплотно. Рённ открыл ее, не прикоснувшись к замку. За первой дверью оказалась вторая. Вторая тоже была неплотно прикрыта, только открывалась она внутрь.
Вторую дверь Рённ распахнул ногой, заглянул в комнату и передернулся. Он даже перестал теребить свой красный нос. Потом он снова окинул все взглядом, только на сей раз более пристальным.
– Вот это да, – сказал он сам себе.
Потом отступил на шаг, вернул наружную дверь в исходное положение, надел очки и прочел на карточке имя.
– Господи, – сказал он.
Полицейский спрятал свою черную записную книжку, а вместо того достал жетон. Теперь он вертел его в руках, словно это был спасательный круг или амулет.
Скоро у полицейских отберут жетоны, подумал Рённ ни к селу ни к городу. И тем самым разрешится наконец затянувшийся спор о том, где следует его носить: то ли на груди, как опознавательный знак, то ли в кармане. Скоро эти бляхи просто-напросто отменят и вместо них введут обыкновенную личную карточку, а полицейские смогут и впредь сохранять анонимность под обезличивающим однообразием мундира.
Вслух же Рённ спросил:
– Тебя как зовут?
– Андерсон.
– Ты когда сюда прибыл?
– В два часа шестнадцать минут. Девять минут назад. Мы были поблизости. На Оденплан.
Рённ снял очки и покосился на мальчика в мундире. Мальчик стоял над раковиной иззелена-бледный. Его рвало. Старший перехватил взгляд Рённа и сказал без всякого выражения:
– Он еще практикант. Первый раз на задании.
– Вот и надо о нем позаботиться. А сюда пусть пришлют человек пять-шесть из пятого.
– Дежурный автобус из пятого округа уже был здесь, – браво отрапортовал Андерсон, и вид у него сделался такой, будто он намерен то ли отдать честь, то ли стать по стойке «смирно», то ли выкинуть еще какую-нибудь глупость.
– Минуточку, – сказал Рённ. – Вы видели здесь что-нибудь подозрительное?
Вопрос был, пожалуй, не совсем удачно сформулирован, и сбитый с толку полицейский уставился на дверь палаты.
– Н-да, – произнес он уклончиво.
– А вы знаете, кто он был? Ну, который там?
– Комиссар Нюман, что ли?
– Он самый.
– По виду не сразу угадаешь.
– Да, – сказал Рённ. – Трудно.
Андерсон ушел. Рённ вытер пот со лба и подумал, с чего ему начать.
Думал десять секунд. Потом подошел к настенному телефону и набрал домашний номер Мартина Бека.
Трубку сняли сразу, и Рённ сказал:
– Привет. Это Рённ. Я в Саббатсберге. Приезжай сюда.
– Хорошо, – сказал Мартин Бек.
– И немедленно.
– Хорошо.
Рённ повесил трубку и вернулся к остальным. Подождал. Протянул носовой платок практиканту, смущенно обтиравшему рот. Практикант сказал:
– Извините.
– Со всяким может случиться.
– Я не мог удержаться. Это всегда так выглядит?
– Нет, – ответил Рённ. – Нет, не сказал бы. Я двадцать один год в полиции и, честно говоря, ни разу не видел ничего подобного. – Затем, обернувшись к мужчине с черными кудрями, спросил:
– Здесь есть психиатр?
– Никс ферштеен, – ответил врач.
Рённ надел очки и внимательно изучил пластмассовый значок на его белом халате. Там было указано:
– «Доктор Юэк Юкецетюрце».
– Н-да, – сказал он самому себе.
Спрятал очки и стал ждать.
VI
Палата имела пять метров в длину, три с половиной в ширину и почти четыре в высоту. Окраска была всюду почти одинаковая: потолок – грязно-белый, а оштукатуренные стены – неопределенного желто-серого цвета. Серо-белые мраморные плитки пола. Светло-серый переплет окна, такие же двери. На окне висели толстые шторы из бледно-желтого дамаста
[3], а под ними тонкие белые хлопчатобумажные гардины. Кровать белая, пододеяльник и наволочки тоже. Тумбочка серая, стул светло-коричневый. Старая краска на мебели облупилась, а на неровных стенах пошла трещинами. Побелка на потолке отстала, местами проступили коричневые разводы – от сырости. Все было старым, но очень опрятным. На тумбочке стояла мельхиоровая ваза, а в ней семь чайных роз. Очки с футляром на пуговке, прозрачная пластмассовая коробочка с двумя маленькими белыми таблетками, небольшой белый транзистор, недоеденное яблоко и стакан, до половины наполненный светло-желтой жидкостью. На нижней полочке лежала стопка газет, четыре письма, записная книжка с линованной бумагой, блестящая шариковая ручка со штифтами четырех цветов и несколько мелких монет, точнее говоря, восемь достоинством в десять эре, две по двадцать пять и шесть в одну крону. В тумбочке было два выдвижных ящика. В верхнем лежало три уже использованных носовых платка, мыло в синей пластмассовой мыльнице, зубная паста, щетка, маленькая бутылочка с лосьоном для бритья, пакетик с таблетками от кашля и кожаный несессер со щипчиками, ножницами и пилкой для ногтей. В нижнем обнаружили бумажник, электробритву, марочный блок, две трубки, кисет с табаком и использованную открытку с изображением стокгольмской ратуши. Через прямую спинку стула было перекинуто несколько носильных вещей, как-то: серый халат из бумажной ткани, брюки того же цвета и качества и длинная, до колен, белая рубашка. Носки и кальсоны лежали на сиденье, а перед кроватью стояла пара шлепанцев. На крючке у дверей висел халат бежевого цвета.
Только один цвет в этой комнате выпадал из общей цветовой гаммы – неправдоподобно, немыслимо красный цвет.
Убитый лежал на боку, между окном и кроватью. Горло у него было перерезано с такой силой, что голова запрокинулась почти под прямым углом, левая щека была прижата к полу. Язык вывалился в зияющий разрез, а расколотая вставная челюсть торчала из рассеченных губ.
Вероятно, когда он падал навзничь, из перерезанной шейной артерии ударила мощная струя крови. Отсюда и пурпурно-красная полоса наискось через кровать, отсюда и капли крови на вазе и на тумбочке.
Рана же в подреберье объясняла, почему рубашка пропитана кровью и откуда натекла лужа, окружавшая тело. Поверхностный осмотр свидетельствовал о том, что убийца одним ударом рассек печень, желчные протоки, желудок, селезенку и солнечное сплетение, а кроме того, брюшную артерию.
