В апреле всё было готово, однако всего на день его опередила мать, вдруг не вернувшаяся со службы. И только на следующий день выяснилось, что уехала с каким-то освободившимся «зверем». Побег пришлось отложить: жалко стало отца, а скоро приехала бабушка и отвезла Игоря к себе в Грязовец.
Судьба сына предрешена была ещё с тех малых лет, вологодский молодняк пачками призывали в конвойные войска, где служили ещё и азиаты — охраняли «зверей», а в Вологде было даже специальное училище, где готовили работников колоний. Однако со временем восторг родителя относительно своей боевой судьбы начал иссякать, и он, приезжая в отпуск всё реже произносил горделивую фразу о конвое. И когда удавалось ночевать с ним у костра на реке, молча пил водку, становился угрюмым и будто стыдился своей службы. Когда же они проводили товарищеские встречи на песчаном или травянистом ринге, то отец уже не давал ему пощады, как в отрочестве, — боксировал как с равным и свирепел при этом, если Игорь не сдавался. Ещё хуже, если пропускал удары и ли уходил в нокдаун. Форма на нём износилась, потускнела, исчезли стрелки на брюках, сапоги больше не цо- кили и ссохлись, стали кургузыми затёртые капитанские погоны. Всё военное он надевал теперь, только приходя МП службу, а так стал ездить в гражданском и ещё оправдывался: мол, у населения негативное отношение к людям в форме. К тому времени он уже женился, и у них с новой женой появилась мечта поскорее выйти на пенсию и поселиться где-нибудь в деревне, завести корову, хозяйство, что он впоследствии и сделал.
А Зарубин-младший тем временем пережил все детские страхи, заканчивал школу и стоял перед выбором, куда пойти. Вологда славилась в то время обилием лагерей и вологодским маслом, поэтому путей было два: первый лёгкий, в ненавистное конвойное училище, куда сыновей работников брали с охотой, и второй — в ненавистный Молочный институт, куда был солидный конкурс из-за факультета механики. Педагогический среди парней даже не упоминался, являясь символом унижения мужского достоинства. Сам Игорь не хотел ни туда ни сюда, просто жил, читал книжки без какой-либо ориентации в пространстве, усиленно занимался боксом и серьёзно думал сбежать из Вологды — например, уехать на строительство БАМа.
Всё решилось само собой, когда однажды сидели у костра на берегу и отец спросил о планах.
— Вологодский конвой шутить не любит, — сказал Игорь, чтобы отвязаться от родителя и не выдавать замыслов о побеге.
Некогда гордившийся своей службой, отец вдруг заявил, что эта дурацкая фраза — признак тупости, безмозглости и азиатской дикости, чего следует стыдиться. И что заключённые не скот, не звери, а тоже люди, и иногда порядочнее и честнее, чем те, кто живёт на свободе. Новая жена у него была филологом и сильно на него действовала, заставляя читать книги даже по философии. Отец теперь жалел, что когда-то купился на дешёвую наживку — чувство власти над людьми, которых, как зверей, содержат в клетках. На самом деле всё это призрак, обман, всё не настоящее, даже на вид капитанские погоны — не капитанские вовсе. Когда он в сорок пять вышел на пенсию, показал солдатский военный билет — ефрейтор запаса! А большую часть жизни гордился, что он — офицер...
Тогда Игорь во второй раз испытал сыновнее чувство жалости к отцу, и оно опять удержало от побега. Его опыт жизни помогал потом не один раз и в те моменты, когда приходилось делать выбор даже по таким мелочам, как служебная форма одежды. Оказавшись в структуре Госохотконтроля руководителем научного отдела, Зарубин получил звание генерала. Неведомо по чьей блаженной воле, но все службы управления охотничьим хозяйством одели в военную форму и нацепили им погоны. И ладно бы только охотоведов и егерей, кто непосредственно с оружием в руках охраняет угодья; милитаризации подлежали даже шофёры и курьеры. Начальники областных охотуправлений сделались генерал-лейтенантами, а в столичных охотничьих конторах сидели такие чины, что на погонах места не хватало для больших звёзд. И взрослым, солидным людям было почему-то не стыдно ходить ряжеными, не совестно красоваться в маскарадных мундирах, пошитых на заказ в генеральских ателье! Зарубин форму не шил, продолжал ходить на службу в гражданском костюме даже когда его назначали оперативным дежурным и скоро был вызван генеральным. Сам Фефелов сидел в полном облачении, выглядел, конечно, красавчиком, почти маршалом, и ничуть не тяготился своим расфуфыренным видом. Скорее, напротив, осваивал генеральские привычки и манеру поведения, хотя по возрасту был старше всего на восемь лет, то есть ему ещё полтинника не стукнуло — возраста, когда нанимаешь оценивать свои заслуги.
И вот шеф с порога начал снимать стружку, мол, мп службу следует являться в форменной одежде, а на дежурство — так сам бог велел. Тогда Зарубин и рассказал Шефу о своём отце, капитан-ефрейторе внутренней службы, причём сделал это без какой-либо нравоучительно- | ти, просто с житейской горечью. Фефелову не зря проро- чили высокий пост в министерстве: соображал он быстро, и ы поды делал правильные и лишних вопросов не задавал. Он не только смирился с гражданским костюмом Зарубина, скоро свою форму стал надевать лишь на службе, а то и по Москве ездил в мундире. Потом и вовсе запер его а шкафу и более не доставал. Пожалуй, с той поры у них м начались почти приятельские отношения, даже с собой мп охоты стал приглашать. Но это ровным счётом ничего иг значило: мало-мальски мужской дружбы шеф ни с кем нс заводил, чтоб быть независимым и чтоб вышестоящее руководство не заподозрило личных симпатий к кому-либо мз сотрудников. А чтобы они не обольщались на будущее, ом демонстративно вздрючивал случайных приближённых, поэтому никто личных отношений с ним не заводил.
Однако судьбу не обманешь: Зарубину всё же выпало изучать и охранять зверей, только настоящих: его дипломная работа в Молочном институте неведомыми путями попала в МГХ скорее всего, из-за темы, связанной с отношениями человека и животного мира. Сам он считал, что новизна работы сложилась случайно и виною успеха омять же стала его собственная жизнь: когда писал о психологии животных при стойловом содержании, перед главами всё время был лагерный «зверинец». Он уже собирался ехать по распределению на ферму совхоза зоотехником, кпк внезапно получил приглашение в аспирантуру...
...Катер пришёл на восходе, сразу же прицепился п понтону, а спустя несколько минут на него въехал молоковоз с жёлтой бочкой. В хозяйстве фермера Дракони был совсем не колхозный порядок. Паром тотчас отчалил и через десять минут уже пришвартовался к деревянному помосту на этой стороне. Паромщик явно был похмельным, поэтому загрузкой машины Зарубина руководил сам и тут же получил плату по тарифу.
— Ну, теперь почти дома! — перекрестилась тётка, когда понтон ткнулся в причал. — Драконей ещё проехать, и никакая нечистая не достанет!
Баешник проспал у костра всю ночь, привычно ворочаясь с боку на бок, выглядел отдохнувшим, бодрым, однако его больше не распирало желание поговорить, и на сей раз инициативу перехватила жена. Вероятно, ей показалось, что вчера она слишком разоткровенничалась с незнакомым московским человеком, и теперь отрабатывала назад, опровергая вчерашние утверждения. Драконя со своей красавицей-женой Дивой и Дра- кошами уже не выглядели зловещими колдунами и чародеями.
