Седло, сидевшее на спине у самой шеи твари, было достаточно удобным, особенно когда я начинал понимать, что там и к чему. Та часть, что находилась передо мной, напоминала конское седло, но более глубокое и с высокой лукой впереди. Сзади, со спины, находилось широкое ложе, обитое кожей и набитое волосом. С боков на нем были поручни, и наверняка в нем можно было даже спать, если просунуть ноги вперед.
Мой багаж свисал с боков орнипанта, но не выглядело, что птица замечает хоть какую-то тяжесть. У меня имелась баклага с водой и сумка с горстью полосок мяса да сушеных фруктов. Крыша над головой отбрасывала тень, по бокам я мог опустить дополнительные заслоны.
Вот только я не мог привыкнуть к ритму длинных шагов птицы, меня то и дело бросало со стороны в сторону, и все время приходилось судорожно держаться, чтобы не упасть. Ущелье еще не исчезло из виду, там даже не появился хвост каравана, а я уже чувствовал, как от усилий у меня начинают ныть все мышцы.
Тем кебирийцам, которым, как и нам, достались орнипанты, езда, казалось, не доставляет никаких хлопот. Они полулежали на паланкинах, подвернув ноги, и лениво правили птицами, едва шевеля длинными вожжами либо тыкая в них палицами. Выглядели они так, словно правили бричкой, запряженной медленными онаграми, которые и сами знают, куда идти.
Я же постоянно путал команды, ремни переплетались у меня в руках, и я чуть не потерял палицу.
– Надеюсь, сражаетесь вы лучше, чем правите, – заметил кто-то из всадников. – А то эскорт из вас окажется и вовсе никуда!
Я мрачно глянул на него, уже насквозь пропотев, чувствуя боль во всем теле и отчаянно стараясь удержаться в седле. Не мог и мечтать о том, чтобы расслабиться в паланкине – иначе сразу выпал бы оттуда. У меня даже не было времени крикнуть ему что-либо в ответ.
Я полагал, что Нахель Зим – бесконечное мертвое море песка, а мы, тем временем, ехали пустошами, полными скал, камней, зарослей травы и каких-то деревцев, растущих там и сям. От степи, по которой мы сюда добирались, пейзаж не слишком отличался.
Орнипанты шли быстро. Даже слишком быстро, поскольку один шаг птицы был в несколько человеческих, а идти надлежало вровень с достойно вышагивающими бактрианами.
– Не выходить из строя! – орал кто-то каждую минуту.
– Рахии… – прохрипел я, натягивая вожжи. Тварь повернула свою большую голову, глядя на меня с возмущением.
Странствие пустошами на спине огромной птицы длится бесконечно, когда ты его переживаешь, но после мало что остается для воспоминаний и еще меньше – для рассказа.
Были лишь удары огромных лап в землю, которые я ощущал всем хребтом, точно меня раз за разом пинали под зад, были проплывающие внизу камни и кусты, жар, стекающий с раскаленного, словно море ртути, неба, мухи, кружащие вокруг лица, и бесконечная вереница вьючных животных.
Часть из них несла запасы еды, воды и корма, часть – толстые прямоугольные плиты соли, запакованные в кожаные мешки, а еще часть – какие-то другие пакеты и свертки. Животные были гружены так, что из-под груза не удавалось рассмотреть их спины, но шли они ровно и неудержимо, будто не чувствуя тяжести.
Марш тянулся бесконечно. Я ощущал боль в спине, бедрах, затылке – почти в каждом пальце, судорожно стиснутом на ремне вожжей.
Через какое-то время боль перестала доставать меня, поскольку меня начало тошнить. Седло колыхалось не только из стороны в сторону, но и вперед-назад, голова птицы при каждом шаге словно тыкала в воздух клювом.
Еще одну бесконечность спустя, меня стошнило прямо с седла, но дотянуться до баклаги с водой я не мог. Чувствовал, что если еще немного переменю позу, соскользну со спины орнипанта и сверну себе шею.
Птица вышагивала вперед, кто-то то и дело покрикивал, что я выхожу из строя, желудок будто наполнился уксусом и завязался узлом, как старая тряпка; солнце жгло кожу, даже ветер напоминал дыхание из печи – и так без конца.
Без конца.
Я помнил, что в какой-то момент уже точно знал: до постоя не доживу.
Длинная змея каравана из людей и животных вилась по пустыне. На восток. К Эргу Конца Мира.
Туда, куда вела меня судьба.
После полудня я то и дело поглядывал на солнце, которое, казалось, приклеилось к небосклону – будто хотел насильно подтянуть его к горизонту.
Мы остановились на отдых, только когда оно повисло в ладони над кромкой мира. Змейка животных принялась свертываться спиралью, бактрианы ревели, кебирийцы выкрикивали команды. А мы ехали на птицах вокруг них, поднимая клубы пыли. Это тоже тянулось целую вечность.
Когда мне указали мое место и после долгих попыток удалось принудить орнипанта сесть, я просто выпал из седла на песок. Дрожащие от усилия ноги не могли удерживать меня, а в голове все кружилось. Я лишь сумел – прежде чем рухнуть снова, – отвязать баклагу.
– Расседлай его! – орал какой-то кебириец. – Ты должен дать ему еды. Он должен знать, кто его кормит.
Корм смешивали в больших деревянных бочках. Это была золотистая клейкая масса, исходящая отвратительным смрадом.
– Их накормили перед дорогой, – сказал кебириец, мешающий в бочке деревянной палицей. – Каждый сожрал по три коровы. Теперь им не нужно много есть и пить. Достаточно дурры с жиром, пеплом, кровью и сушеными крысами. Лепи шар. Большой, с твою голову. Плотнее, он не должен распадаться. Еще. На одну птицу берешь три шара. Подаешь в клюв на конце палицы. Только осторожно, она не должна видеть их все сразу. И не позволяй орнипанту вставать.
В пустыне вода – только для питья, и ее выдают удивительно скупо.
А человек начинает понимать, что значит не иметь возможности умыться. Я был липким от высохшего пота, мои ладони покрыты прогорклым жиром, и от меня на сто шагов несло крысиной падалью.
Я накормил тварь, подавая вонючие деликатесы на конце копья и стараясь не покалечить орнипантову голову, потому что меня предупредили: иначе «он разозлится». Птица глотала шар корма размером со среднюю дыню целиком, прикрыв глаза и дергая вверх клювом. Я видел, как ком движется вдоль пищевода.
Лишь когда я снял седло, накормил орнипанта и отложил копье, смог свалиться в тени своего паланкина и некоторое время лежал как мертвый. Казалось, меня поколотили, потом отпинали, а в конце какое-то время волочили по гравию.
– Сумеешь встать? – спросил Брус. – Мы развели огонь. Нужно что-то съесть.
Я перевалился на бок и встал, словно не до конца воскрешенный труп. Голова моя все еще кружилась.
Я прошел за Брусом мимо полного лагеря кебирийцев, слушая чужой язык, глядя на разместившихся вокруг странных тварей и слыша далекое пение, доносящееся от остальных костров. Чувствовал я себя до странного чуждо и только сейчас до меня дошло, насколько я одинок.
Поэтому, когда я подошел к горке тлеющих лепешек сухого навоза, что изображали костер, туда, где сидели мои люди, почувствовал себя так, будто вновь оказался среди семьи. Н’Деле молча подал мне чару свежего отвара, в одном котелке булькал жидкий, адски острый хишмиш, в другом исходила паром каша из дурры. Другой посуды тут не было. Нужно было взять немного дурры из общей миски, намочить ее в соусе и кинуть в рот. Я вытер ладони песком, но те, покрытые теперь еще и пылью, продолжали вонять.
