Огонь в моих венах загудел. Пылал в голове и подбрасывал мне образы. Короткие, горящие, как удары молнии. Прыжок, оправленная в кость рукоять клевца – в руке, короткий скрип железа, прямо в лысый, раскрашенный череп, прыжок на стол, нож в другой руке. И тотчас прыжок на лестницу, удар железом под колени и – ножом в глотку.
В жилу духа, что бьется сбоку на шее. Обсидиановый коготь, острый, словно обломок стекла, и твердый, точно алмаз. А потом – кто нас удержит, если мы поведем за собой архиматрону с клинком у горла?
Молния ударила и погасла, а я не сделал ничего из того, что пронеслось у меня в голове.
Когда мы шли каменными ступенями в свете лампадки, а потом – сквозь крутые коридоры, опутавшие башню, до меня еще доносилась сладкая песнь успокоения. Вскоре я перестал ее слышать, и тогда донесся первый отчаянный крик. Приглушенный, бьющийся где-то за стенами внутри башни.
Мы вышли наружу, в подступающие сумерки. На синем небе башня прокалывала тучи игольчатыми, подобными рогам стенами, а вокруг верхушки кружили вороны, словно клочья сажи от пылающих свитков.
Глава 3
Колдунья и драконы
Лучше живым быть,
нежели мертвым;
живой – наживает;
для богатого пламя,
я видел, пылало,
но ждала его смерть.
Ездить может хромой,
безрукий – пасти,
сражаться – глухой;
даже слепец
до сожженья полезен —
что толку от трупа!
Речи Высокого
Кожа Дейрдре гладка как пергамент. Бледная, почти белая, типичная для женщин народа, что веками обитает под хмурым небом, омываемая вечным дождем и овеваемая влажным морским ветром. У женщин, у которых, как у Дейрдре, волосы рыжи и блестят, словно полированная медная проволока, пигментация – не такая, как у остальных. Отсюда алебастровая, прозрачная кожа. Ей бы еще быть веснушчатой, но у нас есть генная инженерия. Потому у Дейрдре Маллиган не слишком много веснушек. Я исследую ее тело, легонько проходя губами по взгорьям и долинам. Дейрдре подобна своему острову. Гладкие равнины, ласковые холмы. Никаких горных хребтов, немного леса. На миниатюрном, залитом светом свечей теле нет ничего, что могло бы испортить его географию. Только мягкие взгорья и долины. Под тонкой, прозрачной кожей подрагивают небольшие, но крепкие мышцы, когда она шевелится в моих объятиях. Ее лицо – под моим, я смотрю в прищуренные, немигающие глаза, зеленые как Ирландия. Красивой формы капризные губы шевелятся рядом с моими. Я слышу вздох. Чувствую, как маленькие пальчики странствуют по моей спине и затылку.
– Проснись, Спящий-в-Древе, – стонет Дейрдре. – Уже пора.
Я гляжу на нее испуганно, прямо в птичьи глаза, желтые с круглым, будто отверстие ствола, зрачком. На поблескивающие черные перья и торчащий в небо раскрытый клюв, словно лезвия секатора. Перья заканчиваются на шее, дальше раскидывается гладкое тело, бледное и алебастровое, ирландское тело Дейрдре.
– Проснись! – каркает Дейрдре.
Я вскрикиваю.
Вскрикиваю с лицом, уткнутым в горячий пепел, под потоками ледяной воды. Вскрикиваю, лежа нагим среди камней и скал, слыша рев пламени. Давлюсь криком и плачем, словно новорожденный. Вскрикиваю, подавившись первыми вдохами пахнущего озоном воздуха. Рожденный деревом и молнией. Я – сама боль. Боль бытия. А потом остается лишь дождь, шипение гаснущего пламени, боль и ночь.
Просыпаюсь я от холода. И дрожи.
И осознания того, что я жив. А если жив, нельзя оставаться в неподвижности и бессмысленной тьме. Жизнь означает движение. Деяния. Я ощущаю всем телом камни и мокрый мох, на котором лежу. Мне неудобно. Это и значит, что я жив.
Я в своей жизни просыпался таким образом уже пару раз. Чаще всего – посреди больничной белизны. Удивленный, что продолжаю существовать, слабый и наполненный болью.
Но еще никогда не было так.
Я собираюсь, неловко и тяжело, словно бетонный голем. У меня щелкают зубы, ледяная дрожь пронзает до мозга костей. Лежу в странной позе, с выкрученными конечностями – тряпичная куколка. Я видал людей, которые лежат в подобных позах. Жертв взрывов. Сметенных ударной волной, вбитых в то, что оказалось на их пути, бесформенных, как смятая одежда. Однако я, похоже, цел и невредим.
В десятке метров дальше, посередине поляны, пылает огонь. Остатки моего ствола ярятся жаром и постреливают язычками пламени, что шипят под каплями дождя. Хорошо. Огонь – это огонь. Надо начать с тепла. Иначе все это кретинское чудо электрического воскрешения окажется зряшным из-за обычной гипотермии.
Мои мысли разбегаются во все стороны, будто стайка испуганных рыбок.
И только когда я приседаю около угольев выжженного ствола и протягиваю руки к теплу, начинаю собираться с мыслями.
Это я.
Я жив.
Или это очередной бред в довесок ко Гвару, пустыне, мастерской дядюшки Атилаайнена и вороноголовой Дейрдре.
Я сижу с протянутыми к угольям руками как неандерталец, позволяя теплу проходить сквозь мои ладони, охватывать грудную клетку и вливаться в ноги.
Моя кожа парит, словно в сауне, разодранные мысли медленно и несмело, одна за другой возвращаются, начиная опять собираться в стайку.
Это я. «Нижеследующим докладываю, что я снова существую».
Одежда порвалась. Все, что было на мне, включая сапоги. Пояс, кафтан, рубаха. Древо появилось изнутри. Древо, которое было мной. Тогда отчего я сижу перед огнем, который пожирает остатки ствола? Я был деревом, или дерево было мною? Что горит под моими руками? Вот вопрос, исчерпывающий список риторических дилемм нынешнего утра. Я и правда точно первобытный человек. Нагой и ошеломленный. У меня нет буквально ничего, даже огонь этот мне не принадлежит. Я думаю об оборудовании, которое осталось в доме Грюнальди. О Ядране. Но и об одежде, мачете, одеялах, о множестве предметов, которые я оставил. Это не слишком далеко. Я должен добраться до Грюнальди. Самое большее – три дня пути. Вот только – пути в сапогах. Через долину, запертую городком, который я поджег, полным разъяренных Змеев. Потом – по скальной стене, на которой либо висит, либо нет моя веревка. И все это – голышом.
Хорошего мало.
Все еще трясясь от холода, я неуверенно поднимаюсь на ноги и обхожу пепелище, разыскивая остатки вещей. Какой-то сукин сын свистнул мой меч. Мой синоби-кэн от Nordland Aeronautics. Это я помню. Но были ли там и другие?
Потеря меча мучает меня так, будто с ним вместе исчезло что-то еще, словно забрали кого-то близкого. Он был с Земли. Из дома. Не сосчитать, сколько раз он спас мне жизнь. Не хочется прикидывать, какие у меня без него шансы добраться до следующего мерзкого туманного утра.
Я активирую цифрал. Просто так, чтобы помочь себе в поисках и почувствовать себя увереннее.
Активирую цифрал.
