Я сидел на постели, вытирал куском тряпки кровь из носа и чувствовал, как от страха, усилия и восторга лупит мое сердце.
Внизу живота я чувствовал острую боль от неразрешенного бремени, и чувствовал, как трещит у меня в побитой голове.
Я надеялся, что ошибся, что, возможно, это был кто-то похожий, может, ее родственница. Однако я знал, что обманываю себя. Есть вещи, которые невозможно забыть. Порой можно промыть мысли, как под дождем. Можно лишиться воспоминаний даже о том, что раньше казалось предельно важным. Но ласки и взгляды любовников остаются. Особенно те ласки, какими сумела одарить меня Мирах. И те ее взгляды. Ее губы, ее глаза и пальцы. Я был уверен.
* * *
До утра я сидел и слушал. Глубокая темная ночь лабиринта несла какие-то звуки: не то шепот, не то шаги, но когда я выглядывал из ниши, никого не видел. Я начинал дремать, но хватало свиста ветра или крика птицы, чтобы я просыпался.
Для уверенности я перенес шкатулку, стараясь не прикасаться к ней иначе как через тряпку, и разместил так, чтобы до нее невозможно было дотянуться, не потревожив мой сон.
И все равно я спал мало и неспокойно.
Брус вернулся лишь под утро. Вполз в нишу и уселся под стеной, растирая руки, словно трясясь от холода. Он был бледен, а на плече его появилась пурпурная припухлость от укуса.
Он взглянул на меня, но дотронулся кулаком до губ, прежде чем я решился заговорить. Я сидел неподвижно и знал, что он борется с усталостью. Его голова то и дело падала на грудь, но через миг он снова просыпался. Так же, как и я.
На рассвете нам принесли ведро воды для омовения, немного каши из овощей и даже сладковатые ореховые коржики. Все это принес лысый старикан, Мирах не появилась.
Мы молча собрали свои вещи. Я понятия не имел, что случилось в комнатах архиматроны. Мне лишь пришло в голову, что если бы Брус ее убил, как подсказывал рассудок, он бы вернулся ночью. Кроме того, он не приказывал спешить. Сразу после завтрака надел маску и говорил со мной, только издавая короткие приказы, подобные тем, какие отдают собаке. А чаще просто указывал на что-то пальцем.
Едва мы завернули шкатулку и привели в порядок одежды, появился тот же жрец неясного пола, сопровождавший нас вчера.
– Архиматрона передает корзину плодов и пожелание, чтобы дорога, которой идет Слово, была выстелена благословениями Подземной Матери, – промолвил он.
– Пусть Мать опекает эту Башню и всех, кто укрылся в ее тени, – ответил Брус, впервые в тот день заговорив.
Нас вывели на внешний двор. Я шел молча, чувствуя, что сердце мое выскакивает из глотки. В любой момент ожидал увидеть храмовых стражников, стену круглых щитов с рисунком Подземного Лона и копий. Мне казалось, что их приведет Мирах или архиматрона, а порой я думал, что нас ждут у ворот.
Вместо этого я увидел нашу трофейную повозку с отремонтированной осью и впряженными в нее теми же животными. Брус взгромоздился на сиденье и замер на кожаных подушках, потом движением пальца приказал раскрыть над собой большой зонт. Я сделал, что он приказал, окинув взглядом тылы повозки, и убедился, что наши корзины, шпионские посохи, узлы с одеждой лежат так, как мы их оставили.
Я взял вожжи и длинный хлыст.
Потом мы долго стояли в молчании и ждали.
Я услышал скрежет запоров, и наконец ворота отворились, впуская немного солнечного света. Я хлестнул мулов прутом, двуколка тронулась, и мы выехали в город. И снова поехали в сторону моста.
Идя, я задрал лицо к солнцу, думая, что вижу его заново. Даже забитая, вонючая площадь, бедные улочки и кривые халупы поселения Аширдым казались мне красивыми.
Однако я знал, что радость моя преждевременна.
Мы катили через город, и где бы ни появлялась наша повозка, люди падали на колени, упираясь кулаками в землю. Я шел и ни разу не оглянулся на торчавшую над окрестностями Красную Башню.
На этот раз перед мостом было немного людей.
Но армейские стояли точно так же, как накануне.
Я взглянул на преграждающие мост боевые фургоны, обвешанные щитами, и снова почувствовал себя так, будто в глотке моей свернулась змея.
– Ни слова, – прозвенел голос из-под маски Бруса.
За столом сидел уже другой десятник. Он обмотал голову платком, попивал воду из баклаги, а ноги поудобнее положил на стол.
В очереди ждали едва несколько человек: одинокий путник, семья с несколькими детьми, старик, опирающийся на палку.
Под стеной, неподалеку от моста, еще не было толпы задержанных. Пока там сидели на корточках лишь трое путников, с руками, сплетенными за головой. Их охранял солдат с копьем, сидевший на бочке и жрущий фрукт. Остальные бродили по площади или сидели в тени под стеной в крикливых группках и играли в кости. Между ними стояла оплетенная ремнями тыква, солдаты передавали друг другу глиняную трубку, бесцеремонно выпуская клубы бакхунового дыма.
Я подумал, что хватило бы хона кавалерии, чтобы разбить их в пыль. И чуть больше, чтобы захватить весь город. Только что дальше?
Когда мы подъехали к первому посту, его командир как раз заканчивал разговор с семьей, сбившейся в тревожную группку. Мужчина и женщина нервно копались за пазухой и в одеждах, а рядом со столиком стояла большая корзина, из тех, в каких носят хлеб, где лежали самые разные предметы. Нож в деревянных ножнах, горсть медяков, украшенные черепаховым панцирем коробочки, немного дешевой бижутерии, цветные тряпки. Или путникам полагалось платить заставе, или были это запрещенные предметы, поскольку я заметил в корзине две украшенные металлом тыквы на ремнях, в которых в дороге носили пальмовое вино, а еще красивую трубку из серебра и дорогого дерева.
Женщина с головой, укрытой платком, вздрагивая от сдерживаемых слез, развязала узелок, из которого вынула две маленькие серебряные сережки с хрустальными глазками. Командир оглядел их презрительно, бросил в корзину и кивнул в сторону прохода между повозками.
Прежде чем все попадали при нашем появлении на колени, между повозок успел войти еще и одинокий путник. Высокий мужчина в потрепанном дождевике, с посохом на плече, с лицом, прикрытым полями шляпы путника. Носил он одежду синдара, но по тому, как она на нем сидела, и по осанке он напоминал мне киренена. Путник бросил в корзину горсть новых железных гвоздей и пошел навстречу старухе.
На этот раз нам не пришлось объясняться или ссориться. Хватило двуколки, одежд и тени Башни, что волочилась за нами. Брус даже не стал тянуться за висящим на шее знаком.
Повозку откатили на другую сторону моста, освободив нам проход.
Но едва мы проехали несколько шагов, раздался крик. Сперва хриплый вопль старухи, затем топот и суета. Как только я услышал ее карканье, чуть не потерял сознание, убежденный, что дело во мне.
А в следующий момент увидел, как она бросается к высокому мужчине, хватая его за одежду, тянется к его лицу сухими, искривленными, будто когти, пальцами с большими желтыми ногтями. Путник вырвался и бросился наутек. Безнадежно, на тот берег, навстречу еще двум фургонам.
