У меня открыт рот, а глотка вдруг превратилась в старое дерево.
– И как тебе, когда кто-то приходит и поджигает твой мир, Спящий-в-Древе? – спрашивает мужчина.
Я, ошеломленный, молчу. Не знаю, где я. Не знаю, кто я.
Мужчина встает, входит в кафе, бесцеремонно протискиваясь мимо окаменевшей, искалеченной, истекающей кровью Милены, а потом снимает со стены рекламу «Гиннеса» – обрамленное морозными, точеными узорами, оправленное в рамку зеркало.
– Взгляни на себя, Спящий-в-Древе, – говорит он. – Взгляни в свои глаза.
Я машинально гляжу, и за серебристой голограммой с надписью «Гиннес» вижу странное, чужое лицо. Оно похоже на мое, но – чужое. Вытянутое, почти конское, с носом, узким как плавник; прилегающими к черепу узкими, но длинными ушами. И глаза. Глаза. Как у него, наполненные темным ореховым цветом, напоминающим копченые миндалины. Кто я? Кто я такой?
Сижу как деревянная статуя.
Я – Вуко Драккайнен. Сын Ааки Драккайнена и Аниты Островской.
Нет.
Я Ульф Нитй’сефни. Ночной Странник.
Мидгард.
Древо.
Я начинаю кричать.
Не хочу просыпаться.
Не хочу.
Весь мир погружается в смоляную тень тысяч воронов.
Воронова Тень.
Они каркают.
Я иду следом за ним, безвольно; мы протискиваемся между остановившимися как на стоп-кадре туристами, среди бьющих крыльями воронов. Он поднимает свою кретинскую трость и бесцеремонно раздвигает группку неподвижных японцев.
Мы идем.
Он ведет нас в отель, стеклянные двери с шумом разъезжаются. Я ощущаю на лице дуновение прохладного, кондиционированного воздуха. Цыгано-турок с вороновой тенью властно проходит вестибюлем, потом через ресторан, еще одни двери раздвигаются перед нами, выводя на террасу.
Я иду следом и вдруг оказываюсь в огромной мастерской. Нет террасы, нет вида на залив, только помещение, выложенное измазанными плитками; гудящий очаг, кран под потолком, позванивающий цепью. Бьет управляемый компьютером пневматический молот, некий бородатый огромный человек, с лицом, прикрытым зеркальной маской, склоняется над сложной стальной конструкцией с перчаткой управления на руке, механическое плечо, что заканчивается соплом сварки, свешивается с потолка и то и дело постреливает снопами искр среди стальных кишок.
– Отключи это, Укко! – орет мой проводник. – Тут же сбрендить можно! Мы должны поговорить!
Бородач поднимает на нас зеркальную маску и, наверное, смотрит – молча. Расставляет пальцы. Молот замолкает, токарный станок давится замирающим свистом, сварка внезапно прячет форсунки и гасит плюющийся ацетиленовым пламенем клюв, а потом уезжает под потолок. Тишина, только в ушах моих продолжает звенеть.
Я знаю это место.
Это мастерская дядюшки Атилаайнена. Даже стоящие вокруг, привезенные из Америки крейсера шоссе, похожие на хромированные фортепиано, – те же, что и тогда, в детстве.
Мужчина, которого называют Укко, поднимает с лица зеркальную маску и отводит ее на макушку, а потом кивком указывает на кабинетик. На крохотную клетку с письменным столиком и компьютером, стенами, увешанными рекламами запчастей и с календарем, оскорбляющим женщин, выставляя их сексуальными объектами.
Негде присесть.
– Я пришел не за топором или подковами, Кузнец, – ворчит Воронова Тень. – Нам нужно посоветоваться.
Кузнец открывает небольшой чешский холодильник и вытягивает две банки пива. Для себя и Вороновой Тени. Я чувствую себя оскорбленным.
– Это – тот? – спрашивает Кузнец, похоже, риторически. – Ты меня оскорбляешь, Ворон. И это – наша надежда? Приблуда, заключенный в дерево? Еще один приблуда?
С шипением открывает банку, пена заливает густую бороду.
Кузнец пьет, мой проводник садится на пластиковый стул для клиентов и открывает пиво. Его глаза полны глубокой морской синевой.
– А как справляются твои Люди Огня, Кузнец? Мы еще увидим, как девушки этой весной будут танцевать с огнем в честь возвращения Света? Или – вечный мрак, руины и Змеи?
– Сейчас ты скажешь мне, что мир меняется. Будто не знаешь, к чему такое приводит. У нас проблема, Ворон, – цедит рассерженный Кузнец. Щелкает пальцами, и на его ладони появляется огонек. Небольшой танцующий огонек, словно от таблетки сухого спирта. Мужчина играет им, лепит из него – машинально – фигурку танцующей девушки, а потом некоторое время на нее смотрит. Огненная фигура вьется меж пальцами, словно тренируется танцевать у пилона. Кузнец дует, и огонек исчезает. – Проблема наша в чужаках, которые воруют песни, нарушают правила и равновесие. Тех, кто прибыл с силой, о которой они не имеют понятия, творят, что придет в голову, и разносят мир на куски. К счастью, есть Торговец, Бродяга, Друг Людей, и у него есть идея. Идея вот какая: добавим еще одного пришельца с факелом. У тебя – лисы в курятнике, и потому ты решаешь отправить туда волка. Волк передушит лис, а потом гуси заклюют волка. Разве что волк после поклонится птицам и уйдет себе. Я ничего не пропустил? У меня много работы, Ворон. Ответ мой – нет. Чужак в дереве – чужак неопасный. Умиротворенный. Он – решенная проблема.
– Те – уже не одни, – повышает голос цыган. – У них есть союзники на нашей стороне. Чужаки – уже элемент мира, и кто-то это использует. Против нас. Может, ты поговоришь со Змеем?
– То есть нам стать такими же, как они? Признать, что без обмана мы не справимся?
– А мы и не справимся. Что ты противопоставишь Песням, используемым налево и направо? Я скажу тебе, что. Спустишься лично и сам примешься петь. И это – согласно правилам? А знаешь, что будет дальше? Те сделают то же самое. Змей, Сука, Вихрь, Мороз и остальные. Полагаешь, они не осмелятся? Один за другим. Нынче главные правила еще не нарушены. У нас есть Деющие, но из нас пока никто не вступил. Это они. Те. Чужаки. Они ломают законы. У нас кризис, но еще не война. Ты дашь им повод для войны. Они об этом мечтают. Я предлагаю кое-что другое.
– …Это еще один чужак, верно. Но он прибыл сюда, чтобы вернуть равновесие. А значит – позволим ему так поступить.
У меня болят ноги. И я начинаю злиться. Сжимаю зубы.
Копаюсь в карманах и наконец нахожу пачку «ларков». Ну, давай, дед, скажи мне, что здесь нельзя курить. Ну, давай, испорти мне день, мудак. Увидишь, что будет дальше.
Он меня игнорирует. Как и Воронова Тень.
Кузнец тянется за большой отверткой и задумчиво закручивает ее вокруг пальца, словно кусок резины.
– С кем ты уже говорил?
– Ты первый. Пойдем к ним вместе.
Отвертка превращается в очень толстую пружину.
– Кто еще хочет говорить? – спрашивает наконец Укко.
– Вепрь и Самум.
