Он бросил на меня взгляд, преисполненный страха и сожаления.
– Бенкей знает обычаи лучше нас. Более того, он родился во Внешнем Круге, причем в Саурагаре. Пойдете оба, будете друг друга охранять и вместе вернетесь. Оба. Я не хочу видеть, что возвращается один. Мы станем ждать до утра. Потом идем вам на подмогу.
Брус несколько раз стиснул челюсти и вздохнул.
– Агиру кано, – выдохнул неохотно.
Бенкей молча встал и направился к своим вьюкам. Оба приготовились очень быстро. Брус – в одежде синдара, с посохом и в шляпе путника на голове. Бенкей – в какой-то неопределенно-бурой одежде и слишком коротких, потрепанных портках, завернутый в пустынный плащ и с капюшоном на голове. Мог сойти за кого-то из низшей касты, селянина или нищего. Человечек, не способный привлечь ничье внимание.
А потом они исчезли. Растворились в сухой листве, ушли бесшумно, а мы остались, чтобы считать мух, сидящих на глиняном полу, дремать и менять стражи.
– Соль и шкуры каменных волов… – сказал Сноп задумчиво. – Товар стратегический. Даже при императоре эти шкуры были наперечет и все покупались армией. Никто не имел права продавать их чужеземцам. Если они могли их вывозить тогда, то и нынче справляются.
Я вздохнул. Хотел в это верить, но помнил опустошенные улочки города под властью Красных Башен. Людей, живущих под одной крышей, как животные, мужчин в общих спальнях и женщин под чуткой опекой Праматери. В этом мире никто не имел права просто так ходить по улице. Или выполнял поручение и был здесь на своем месте в повседневной жизни, или пребывал в путешествии – и тогда провозглашал об этом флажком, прицепленным к спине. Никто не имел здесь права на собственные дела. Как Брус и Бенкей могли прокрасться в таком месте? Смешаться с толпой? Я с каждой секундой все меньше верил, что контрабандисты живы.
Когда я осторожно выходил из дома, не мог не смотреть на высохший труп, сидевший за столом, с гвоздем, вколоченным в череп.
А потому я перестал выходить и сидел на лавке под стеной, глядя, как узкая полоска солнца, просвечивая сквозь дыру в попоне, ползет по полу.
Я сидел и поигрывал коротким палашом следопыта, взвешивая в ладони окрученную ремнем рукоять.
Я старался сохранять спокойствие, но внутри все скручивалось в узел. Я не допускал даже, насколько трудно ждать того, кого послал в глотку опасности.
Н’Деле взял нож и выпустил немного сока из стволов засохших пальм за домом. Наполнил два бурдюка, тихонько посвистывая – словно в паре шагов от него не сидел высохший труп бывшего хозяина.
– С этих деревьев уже ничего не будет, – пояснил. – Они все равно умирают, раз вода ушла. А мы через пару дней получим пальмовое вино. Немного мутное, но должно получиться нормальным. Пахнет хорошо.
Я кивнул, но ничего не ответил.
Они вернулись поздно вечером. Так же незаметно, как и вышли. Я лишь услышал тихий свист Снопа, что сидел на посту, – и выскочил из дома.
– Спокойно, Арджук, – сказал Брус и улыбнулся своей старой волчьей ухмылкой. – Мы живы. Дайте нам отвара и что-нибудь съесть. Мы купили две тыквы пряного пива.
– Город не выглядит плохо, – объяснял после, жуя сушеное мясо и запивая отваром. – А все благодаря тому, что им управляют разбойники. Власть Праматери не выходит за главную площадь. Жрицы сидят взаперти и не высовывают носа, в Доме Женщин их живет, самое большее, с десяток-другой. Армия контролирует ту площадь и дом, в котором обитает уркахан. В остальном городе – бардак. Толпы беглецов вокруг, стада бактрианов, пустынные кочевники, чужеземцы, все народы империи, даже амитраи. Все хотят снарядиться для дороги через пустыню и отправиться на юг. Бегут от Амитрая. В Ярмаканду или Нассим. Я в жизни не видел такого хаоса. Мог бы въехать хоть на Тигриной Повозке с флагами и эскортом, и никто не обратил бы внимания.
– А что с проводниками? – спросил я.
– Мы прибыли в последний момент. Остался лишь один из них, Н’Гома Мпенензи. Уже продал дом, продал все, что имел, и теперь собирает последний караван в ущелье за городом. Мы знаем, где, и должны быть там завтра до восхода.
* * *
Мы двинулись еще ночью, в час петуха, когда тьма казалась глубже всего. Меня переполняли надежда и беспокойство. Ночью я видел сны о мире, видимом глазами упыря. Упыря, который переплывал реку, присев на хребте буйвола, в свете кровавой луны. Смотрел, как ройхо проплывает черной, вспененной водой на загривке испуганного животного, а возле самого берега когти ее внезапно втыкаются ему в шею, она же сама сильным толчком перепрыгивает на берег. Когда Брус вырвал меня из сна, я принял это с облегчением.
– Оружие можем держать на виду, так даже лучше, – объяснял Бенкей. – Обвесимся всем, что у нас есть, и сразу станем уважаемыми людьми. За границами главной площади в городе полно бандитов. Споры решаются ножом, порядок царит лишь там, где много вооруженных людей. Всякий ходит здесь, как минимум, с палицей. Но из-за этого торговля идет во весь опор, можно курить бакхун, можно напиться амбрии и играть в кости. Есть даже веселые девушки, торгующие жаром лона. Можно здесь все. Даже лучше, чем при императоре. Чудесный город. Главное – не лезть на главную площадь и улицы рядом. Там стоят флажки Матери – и там пусто, лысо, страшно.
– Он потянул меня в дом утех, – перебил амитрая Брус. – Словно на прощание с этой страной необходимо подцепить стыдную болезнь. Те шлюшки выглядели как призраки урочища.
– Если бы я знал, что у тебя все отвалилось от старости, не просил бы. В пустыне станешь трахать бактрианов и свой бурдюк.
Мы достали из вьюков все наше убийственное железо, какое сумели найти, и поехали в город, выглядя словно банда мародеров. Оружие мы приторочили так, как это делают разбойники и бунтовщики. Как можно более свободно и удобно: на спине, на плече, около лодыжки или за поясом, абы не так, как носят в армии. Еще мы проследили, чтобы каждый был не похож на остальных.
Собиравшиеся уходить южным путем окружали город широким кругом. Везде стояли шалаши и палатки, десятки возов и повозок; за кривыми каменными стеночками лежали, сбившись в кучу, худые уродливые бактрианы; самые разнообразные товары раскладывали прямо вдоль дороги на матах. У источника под городом, походившего нынче на болотистое озерцо, толклось немало людей, то и дело вспыхивали драки. Некогда вокруг источников стоял пустынный сад. Шумели кусты и деревья, журчали ручьи. Цвели цветы, росли плоды и овощи. Теперь же все было сожрано и сорвано, а то, что в пищу не годилось, – сломано, вытоптано и порублено на топливо. Пустынный сад превратился в пустыню, покрытую рассохшейся грязью, где торчали сухие стволы и сломанные ветки. Казалось, большая часть людей день напролет занята тем, что либо добывает воду, либо ее носит. Везде сновали толпы с самыми разными сосудами – кувшинами, тыквами и ведрами. И никому не мешало, что в пруду плавали два трупа.
Как и говорил Бенкей, при виде нашего арсенала толпа расступалась, пусть и не до конца. Отовсюду к нам тянули тонкие, будто сухие ветки, руки те, кто голодал. Руки сжимали нищенские миски, а порой хватали за одежду и конскую упряжь. Мы ехали среди крика и воплей тех, кому уже было все едино, кто много дней ел лишь отчаяние и запивал его песком.
