Кто-то поднимает тост и потрясает кувшином, я же вдруг вижу похожий серебряный кувшин в собственной руке, погнутый и забрызганный кровью, им я луплю в изуродованное лицо мужчины, который сидит за столом. Мужчины, что не может двинуться, поскольку моя нога давит ему на горло.
Короткие проблески, в которых я – воющее чудовище.
Словно Грендель, наведавшийся ко двору Беовульфа.
Меня это пугает, поэтому я заливаю воспоминания пивом. Не оттого, что я зарубил сколько-то Змеев. А потому, что случилось это словно вне меня. В тех воспоминаниях мне кажется, что я смотрю на себя со стороны, находясь в роли стороннего наблюдателя. У меня не было и малейшего контроля за тем, что происходило.
* * *
Возвращается Грюнальди, мы подаем друг другу руки, и я ощущаю себя так, словно встретил давно отсутствовавшего родственника. Вижу, что и его радует мой приход, у меня снова перехватывает горло.
В сумерках я выхожу с остальными, чтобы посмотреть, как молодежь пляшет Танец Огня. Двор Атлейфа – настоящий плотницкий шедевр. Везде вздымаются сложные навесы, лестницы, галереи, все аккуратно вырублено из дерева, снабжено сложными узорами. Единственный след осады – временные навесы из толстых досок, поставленные на столпы, которые позволяют пересекать двор, не выходя под открытое небо. Пожалуй, стоят они так не зря, поскольку в них торчат стрелы Змеев.
Я стою, опираясь о стену на галерее, в компании кувшина и окованного серебром рога, раскуриваю трубку. Девушки и молодежь начинают выходить во двор двумя рядами, почти обнаженные, раскрашенные черными, красными и желтыми зигзагами, несут цепи со сплетенными из веревок шарами. Парни, по соображениям очевидным, на голове носят повязки, девушки – лишь плотно повязанные платки. Они по очереди макают цепи в открываемый на миг жбан и встают в круг. Концы цепей начинают дымиться, потом взрываются фыркающим желтым пламенем. Танцоры раскручивают цепи, пламя поет, размывается кругами и зигзагами, танцующие вертят его вокруг себя, проскакивая в круги и «восьмерки» огня, что вертится в их руках.
Я слушаю барабаны и флейты. Среди танцующих – та симпатичная, похожая на серну девушка, что вела меня в большой зал. Смотрю на ее обнаженное раскрашенное тело, стройное, как у газели, окруженное ворчащим пламенем; вижу, как она кружится и вьется. Она и сама – пламя среди пламени. Я слышу визг крутящихся цепей в ее руках. Она красивая. И живая. А у меня перед глазами обугленные тела подле частоколов.
Танец Огня.
Вспышка.
«Хочешь танцевать Танец Огня, скотина?» – вою я и держу чье-то лицо в костре, за затылок и сплетенные в косы волосы. Отпускаю Змея и ударом в горло отрубаю дымящуюся, пурпурную от ожогов голову, пинком посылая ее по двору.
У меня перехватывает горло, не могу больше на это смотреть. Быстро выхожу на частокол и глубоко вдыхаю вечерний воздух, подставив лицо мелкому дождику.
– Редко случается, чтобы кто-то не хотел досмотреть Танец Огня, – это Грюнальди. Опирается в стену рядом со мной, подает кувшин. – Особенно если танцует сестра стирсмана. Она хорошо двигается, пусть и немного худощава. Глядя на нее, непросто думать о боге-кузнеце и святом огне.
– Они приковывают человека цепью, со связанными руками, – говорю я сдавленно. – Цепь прибивают к столпу частокола или к дереву и обливают человека драконьим маслом. Это называют Танцем Огня. Приказывают танцевать его всем, кто не поклонится их Змеям. У них есть мерзкие музыканты, которые играют для танца.
Я отдаю ему кувшин.
– Мы выжили, – улыбается Грюнальди. – А потому нет смысла хмуриться. Ты стал Песенником, как мне кажется. Ты вернулся домой. Есть что праздновать.
– Не все так просто, – отвечаю я, запрокидывая голову под капли дождя. – Я сделал кое-что, чего не помню. Пожалуй, именно под влиянием песни. Я пошел в твой дом и увидел, что там живут Змеи. Вернее, уже не живут…
– Мало кто может сказать о себе, что за него отомстили при жизни, дружище, – Грюнальди явно тронут. – Но ты рассказываешь о том так, словно победить в поединке многих мужей это стыдно.
– Мужей?! – я хватаю его за плечо. – Последнее Слово, я убил всех. Вспоминается, что я уложил их рядком подле ворот. Всех. Я убил даже животных. Что бы чувствовал ты, проснись в тебе подобное? Песнь сделала из меня чудовище. Я не знаю, что сделаю в следующий миг!
Снова забираю кувшин и судорожно пью прямо из горлышка.
– Они убегали от меня, как от чудовища. Воя и обгоняя друг друга. Я шел следом и убивал их одного за другим.
– Я уже видел, как люди впадали в бешенство и по меньшим поводам. Но я не видел, чтобы кто-то так сильно переживал из-за подобного. Мой совет прост: случилось, что случилось. Если бы я не ушел сюда так быстро, у тебя появилась бы причина мстить. Но я боялся за детей. А так – выходит, что и сам затанцевал бы на цепи, как ты говорил. Тебе не найти никого, кто обвинил бы тебя в том, что ты отплатил Змеям. А если тобой и вправду завладела песнь богов, это и вовсе сделал будто некто иной. Ты был лишь орудием. Поэтому сделай то, что делает юноша, когда ему приходится впервые взять меч и кого-то убить. Напейся. Договорись с девкой, чтобы та пошла с тобой в постель. Почувствуй, кто тут умер, а кто выжил. Потом выспись. А если не поможет, ступай в храм и поговори с богами.
– Сделаю, как советуешь, – говорю я мрачно. – Давай-ка кувшин.
* * *
Он сидел на деревянном балконе угловой башни, сплетя руки на крестовине балюстрады, свесив ноги в пропасть. Смотрел на затканное туманом озеро и мелкие снежинки, крутящиеся в воздухе. Молчал и выпускал изо рта облачка пара.
– Что делаешь? – спросила Цифраль, садясь на балюстраде.
– Vittuun, – рявкнул Драккайнен. – Уйди с глаз моих, сука.
– Так зачем ты меня вызвал?! – крикнула она со слезами. – Чего вообще хочешь?! Я нашла тебе боевое состояние, как ты и хотел! Зачем ты туда лез? Поздороваться? Комнату снять?
– Ты перехватила контроль, Цифраль. Сделала, что хотела. Мне остались лишь воспоминания убийства. Убийства! Резни! Я об этом не просил! Ты мной овладела!
– Ты был один, а их двадцать! Кроме того, я не перехватывала контроль. Нашла нечто, подобное боевому состоянию, и освободила его! И все! Я, что ли, нажралась тех ягод?! Оно в тебе сидело. Ты именно это хотел сделать, а потому не притворяйся невинной девицей, paskiainen!
– Во мне?! Я хотел убивать женщин и детей, собак, коз и коров?! Хотел ровнехонько раскладывать их под дверьми?!
– Женщины были вооружены. А детям ты позволил сбежать, – сухо заявила она. – Только в одного крысеныша, что тебе угрожал и пугал Аакеном, ты пнул отрубленной головой. Он выжил. Самое большее, ты ему шишку набил. И перестань изображать из себя святую Люцию! Может, хочешь корону из свечек на голову?! Вспомни ту их свалку, которую ты видел перед тем, как туда пошел! Думаешь, они отличаются от остальных Змей?! Живут, как их учит Аакен. Берут, что им нравится! Реализуют любой каприз, который в голову придет! Этому он научил их между Музыкальным Адом и Садом Наслаждений! Единственную власть, которую они признают, – его слово, а в остальном делают, что пожелают.
