И она в который раз начинает отматывать перед нами назад киноленту своей жизни, сплошь состоящую из разочарований. Нажимать на стоп или покидать сеанс запрещено. Кара следует немедленно — убийственный взгляд черных глаз и исполнение любимого припева: вы меня не любите, вы ничего для меня не делаете, за что мне такое наказание?
Не хочет она никуда идти, это же надо одеваться, причесываться, а сегодня по телевизору Деррик. Но я проявляю настойчивость. Собираюсь отвести ее к «Жерару». Это небольшое бистро, владелец которого — мой приятель. Старый друг, объясняю я ей, так что тебе совсем необязательно быть при параде, тем более что я за тобой заеду, а потом отвезу тебя домой. Никакой опасности нападения на улице. Она стала жутко трусливой. При виде любого смуглого лица прижимает к груди сумочку, ускоряет шаг и последними словами кроет растущую преступность и правительство, которое открывает двери всяким проходимцам. Я знаю, о чем говорю! Ты только посмотри, что творится в пригородах! Сплошь черные и арабы! Хуже, чем в Нью-Йорке!
Вот уж не уверена. Впрочем, не желая ввязываться в спор, пропускаю ее слова мимо ушей и настойчиво повторяю приглашение. Почему-то мне вдруг показалось жизненно важным провести этот вечер праздника матерей с ней. В конце концов, ты моя мама, выдвигаю я последний аргумент. Как же ты можешь весь вечер пялиться на Деррика, если родная дочь зовет тебя в ресторан!
Она покорно вздыхает: ну ладно, если уж тебе загорелось…
Жерар усадил нас за лучший столик и предложил ей дегустационное меню, чтобы она попробовала все его фирменные блюда. Она смерила его недоверчивым взглядом — пытается обжулить? — потом, не в силах противостоять его дружелюбию, согласно кивнула.
— А если мы не доедим, можно будет унести остатки с собой? В Соединенных Штатах все так делают. Это называется у них doggy bags.
Она прекрасно знает, что во Франции делать так не принято, и вопрос задает с единственной целью — показать мне, что мы здесь не умеем жить. Что тут такого, в самом деле, если ты хочешь забрать с собой то, за что заплатил?
— Нет, мам. Здесь остатки оставляют на столе. И ты это знаешь ничуть не хуже меня.
Твердый и уверенный тон, каким я это произнесла, вверг ее в раздражение. Вообще во мне ее раздражает абсолютно все. Вот она заметила у меня на руке золотые часы и оживилась. Новые, да? Да, это подарок. Ничего себе подарочки, ну и везучая ты!
Да, мне действительно крупно повезло — главным образом в том, что владелец кафе оказался честным человеком и вернул забытые мной часы.
Она помолчала, со вздохом сплетая и расплетая пальцы, а потом пожала плечами и ни с того ни с сего заявила:
— Все равно вы меня не любите! Мои собственные дети меня не любят!
Жерар поставил перед нами два фужера с шампанским. Она засияла и, когда стала его благодарить, выглядела почти кокетливо:
— Ах, как это мило с вашей стороны!
— Это честь для меня, — галантно отвечал он. — Вы у меня впервые, а вашу дочь я очень люблю.
Он удалился, она окунула губы в шампанское:
— Это за счет заведения, я полагаю?
— Мам, сегодня твой праздник. Не волнуйся ни о чем.
— Но я же не хочу, чтобы ты зря тратила деньги! Сейчас трудные времена…
— Только не сегодня. Радуйся жизни. Получай удовольствие.
Я прикинула, каким бесконечно тягостным будет этот вечер, и тут меня осенила идея. Гениальная идея. Идея, достойная писателя. Я почувствовала прилив вдохновения и в благородном порыве вся подалась к ней:
— Мама! Знаешь, что я хочу сегодня сделать?
Она недоверчиво покосилась на меня и ничего не ответила.
— Я расскажу тебе твою жизнь, как если бы ты была героиней романа…
При этих словах она встрепенулась. В замешательстве посмотрела на меня, и я заметила блеск в глубине ее глаз. Вот он, ее сольный выход! Она поднимется на сцену, и все взоры будут обращены на нее!
Сейчас дочь мановением волшебной палочки превратит ее в Скарлетт О’Хару. Лохмотья труженицы, прожившей тяжкую жизнь, беззвучно сползают с нее и кучкой оседают возле стола. Она укладывает свои черные волосы, заплетенные в тугие косы, вокруг головы, слегка щиплет себя за щеки, чтобы они зарозовели, прищуривает глаза. Расправляет кринолин, подтягивает нижние юбки, принимает томную позу избалованной дочери Юга. Становится красавицей. Такой же, как прежде…
— Ну так вот. Жила-была на свете одна девушка. Очень красивая, очень умная, из прекрасной семьи. Все молодые люди падали ниц к ее ногам, так что ей оставалось только выбрать себе самого лучшего…
— Это чистая правда. При чем же тут роман?
— Когда девушке исполнилось восемнадцать лет, отец решил, что ей пора покинуть родительский дом, выйти замуж и зажить отдельно. Итак, замуж. Но за кого? Она понятия не имела. Ей льстило внимание сокурсников, которые вились вокруг нее, но кому из них отдать предпочтение? И потом, они еще были студентами, учились в университете, а значит, не имели профессии. Ей же требовался мужчина со средствами, чтобы раз в месяц приносил зарплату. Чтобы она больше не зависела от отца. Конечно, она могла бы возмутиться его решением, сказать ему, с какой стати ты выставляешь меня из дому, практически выгоняешь на улицу, но она не посмела…
— Я всегда слушалась отца. И никогда его не осуждала! Если он так решил, значит, имелись на то причины!
— И тогда она вышла замуж за одного молодого человека. У него был ловко подвешенный язык, бездна обаяния и, по его словам, несметное состояние. Она не была уверена, что любит его, но, как ей говорила мать, любовь и брак — разные вещи. Одним словом, она вышла за него.
— Худшая ошибка моей жизни! — прошипела она и осушила бокал, который Жерар успел вновь наполнить шампанским.
Она благодарно склонила голову и улыбнулась ему, тронутая до глубины души.
— Но ее избранник плохо подходил на роль мужа. Человек обаятельный и даже обворожительный, он на поверку оказался повесой, мотом, игроком, трепачом. Он ей изменял. Она очень быстро поняла, что совершила ошибку, ужасную ошибку. Но что делать? Было уже поздно. Она стала замужней дамой, а веко-ре у нее округлился живот. Родился ребенок, за ним второй, третий, четвертый… Четверо детей! Они цеплялись за ее юбку и лишали будущего. О какой работе или учебе могла идти речь, если дома появилось четыре голодных рта? Она растила их одна, утешаясь тем, что исполняет свой долг. Ибо наша героиня отличалась исключительным чувством долга. Ты должна — вот все, чему ее выучили в детстве. Мать, а до матери — бабушка, а до бабушки — прабабушка, все они наглядно показали ей, что значит верность долгу. Сожми зубы, затяни пояс потуже и терпи! Жизнь — не игры на лужайке! Забудь про девичьи фантазии, забудь, что ты хотела стать совсем другой, жить другой жизнью. Жизнью, которая подходила бы именно тебе…
— Тысячу раз я хотела все бросить! Тысячу раз! Но не бросила — из-за вас. Куда бы я вас девала? Я была так несчастна. Я два раза хотела покончить с собой. Ты знала?
