Я налила в чашку немного молока, вылезла в окно и поползла по крыше, опасливо косясь на скат. Поставила еду на водосточный желоб.
Легла на живот и постаралась получше его рассмотреть.
Явно болен. Бедняга. Похоже, его гонка подошла к концу.
Он не шевельнулся. Не попытался взлететь. Так и сидел на крыше, как будто приклеенный. Болезнью. Ранами. Или старостью.
Интересно, а у голубей бывает температура?
От матери — никаких известий.
От брата — никаких известий.
И моя статуя по-прежнему молчит.
Сегодня утром голубь чуть встрепенулся. Я видела, как он дополз до чашки с молоком, обмакнул в нее клюв — раз, другой, третий. Потом склевал хлебную корку и забился в уголок под желобом. Серая окраска перьев слилась с серым цветом крыши. Надел камуфляж.
Потом он начал тереть о крыло глаз. Глаз весь красный, опухший.
Интересно, а голубям можно закапывать глаза?
Я продолжала писать. С утра до вечера. Всю ночь. В пижаме. Питалась всякими остатками из холодильника — старым сыром, йогуртами, тарамой, сурими. На столе собралась толстенькая пачка отпечатанных страниц. Я смотрела на нее с удовлетворением. Я писала нашу историю. Прекрасную историю нашей любви.
Вот закончу и преподнесу ему.
Во всяком случае, эта мечта поможет мне продвинуться вперед с книгой. Если он по-прежнему не даст о себе знать, я скоро ее допишу.
Из дома я больше не выходила — боялась пропустить его звонок.
Он меня испытывает. Хочет показать, кто в доме хозяин.
А ведь я оставила ему целых два сообщения. Два сообщения от нежной, влюбленной женщины.
Может, он принял решение, что ответит на третье?
Пожалуйста. Завтра еще раз позвоню.
Я обо всем узнала от Шарли.
Она подошла ко мне на мягких лапках.
Ей совсем не нравилась роль горевестника.
— Мне кажется, будет лучше, если ты обо всем узнаешь, — сказала мне она. — У него другая.
Я не сразу ее поняла.
Кто такая, поинтересовалась я. И напряглась, вспоминая, как звали ее последнего возлюбленного. Того самого, из Миннесоты, который не вылезал из «боингов» и без конца мотался в Париж, Франция, ради лишнего поцелуя.
— Подожди, но ведь между вами вроде бы все кончено. Почему же он не может…
— Да я совсем не об этом! Я не о нем! С ним у меня и правда все, и никого другого нет.
— Тогда о ком?
Я мысленно обозрела наш ведьмин клуб. Вроде бы никто не подходит… Шарли, Валери, Анушка, Кристина… Вряд ли ее Симон сыграл бы с ней такую шутку. Он — цикламен, ведущий оседлый образ жизни.
Подумав об этом, я засмеялась. Если уж и цикламенам больше верить нельзя! Если даже цикламены начинают таскаться по бабам…
— Я тебя прошу, не мешай, мне и так нелегко! — взмолилась Шарли и уперлась в стол обоими кулаками. — Знала бы ты, как долго я решалась! Собрала в кучу все свое мужество! Думаешь, это так просто?
Она жалобно смотрела на меня. Я поняла, что она говорит серьезно. Стряслось нечто действительно важное.
Только никак не могла взять толк, о ком же она. Перебирала знакомых…
— Слушай, я все-таки не понимаю. Давай не тяни, ладно? Обещаю оставить в живых…
Она набрала полную грудь воздуха и посмотрела на меня с такой любовью, с такой нежностью, с такой предупредительной деликатностью, что до меня вдруг дошло. Разом.
Нет! — заорала я. Очень громко. Нет, нет!! Этого не может быть! Удар оказался так силен, что я упала прямо на пластиковый кухонный стол. Лбом о столешницу. Стрела вонзилась мне в сердце. Нет, нет, нет, стонала я. Поднялась, сжала руками виски и закрыла глаза. Ничего не хочу видеть, ничего не желаю слышать!
Она взяла меня за руку и заговорила, тихо-тихо:
— Я стояла в очереди в кино, и вдруг слышу за спиной голос. Мужской. Властный такой. Рассказывал о фильме, который я собиралась пойти посмотреть. Он его уже видел, а сейчас вел на него свою девушку. Я прислушалась. Он говорил так уверенно, производил впечатление настоящего эрудита. Проводил параллели с американскими фильмами, с фильмами об искусстве и какими-то эссе. Он своим голосом прямо-таки завораживал. Ну, я и оглянулась. Интересно же посмотреть, как выглядит мужчина с таким голосом. Я, значит, оглянулась и… Я его увидела. Он был с девушкой. Блондинка, совсем молоденькая, с конским хвостом на голове. Он держал руку у нее на шее, а меня, когда я оглянулась, не увидел, потому что в это время ее целовал…
— В губы?
— В губы. Это не сестра и не приятельница, я тебя уверяю. Я поскорей отвернулась. Он меня не узнал. В конце концов, мы и виделись-то всего раз, у тебя, и то недолго. Он мог меня и не помнить, но я-то его хорошо запомнила. Сфотографировала!
— Ты уверена? — несколько раз переспросила я.
— Абсолютно. Я их пропустила вперед себя, в зале села за ними и весь фильм глаз с них не спускала. Не спрашивай меня, о чем был фильм — я его не смотрела. Он ей что-то говорил, целовал ее, я думала, съест, а она к нему прижималась. Похоже, она в него втюрилась…
— А кто не втюрится в мужчину, который готов ради тебя на все? Который засыпает тебя подарками? Смотрит на тебя как на восьмое чудо света? Ей тоже придется падать с высоты…
— Как ты, а? — спросила меня Шарли. — Справишься?
Я утвердительно кивнула головой. Надо же ее успокоить.
Я совсем не была уверена, что справлюсь.
Я вернулась к себе и поступила в точности как мой голубь.
Свернулась в клубок и стала ждать, когда это пройдет.
Интересно, а у людей несчастная любовь лечится?
Я вспомнила обо всем. Тысячу раз прокрутила в голове фильм о нашей любви. Вспомнила, как тысячу раз задавала себе одни и те же вопросы. Почему мы целуемся так неистово? В чем причина нашей страсти? От ответа на них зависело будущее нашей любви…
Я хотела знать. Для меня это имело огромное значение.
Почему мы с первого взгляда ощутили такую острую жажду друг друга? С первых слов, сказанных на обычной вечеринке, банальном сборище равнодушных и спешащих куда-то людей?
Мы узнали друг друга…
Но что именно мы увидели друг в друге?
Сегодня я знала ответ. В любой истории любви мы никогда не остаемся вдвоем, с глазу на глаз. Наша щедрая свобода воображаема. За нами теснятся другие — многие и многие, любившие до нас. Это длиннющая цепь злобных каторжников, которая тянет нас назад, отравляя нам душу старыми ссорами и старыми обманами, дразня своими уродливыми масками и пустыми бессильными сердцами. Матери и отцы, бабки и деды, прабабки и прадеды. И так далее.
