– Отдай ее мне, – скрипуче приказал он. – Женщину я пощажу. Отдай ее мне…
В самом центре его горла появился и вырос острый металлический наконечник стрелы. Из раны струей хлынула кровь, воздух захлюпал в легких мужчины, коготь заскреб по липкому металлическому наконечнику. Страх, спиралью свернувшийся вокруг груди Николаса, не желал его отпускать – ни тогда, когда София, пошатываясь, поднялась на ноги; ни тогда, когда из темноты ночи выступил хилый старичок в домотканой тунике с луком в руке.
– Идемте, – сказал он, и в голосе его слышался страх. – Тени питаются по ночам. И не остановятся, пока не сожрут нас всех.
Петроград
1919
14
Через парадное крыльцо в Зимний дворец вошла престранная процессия. Маленькую группу возглавлял Генри, тихо переговариваясь с пожилым сутулым мужчиной – кем-то вроде посыльного. Этта наблюдала за ними из-под ресниц, прислушиваясь к приглушенной русской речи. Перед ними расстилался длинный, казавшийся бесконечным красный ковер, бежавший меж изразцов и мрамора, словно зазывая внутрь потаенного сердца дворца.
Этта постепенно отходила от холода и потрясения, с удивлением обнаружив, что дворец, несмотря на огромные размеры, хорошо отапливался – настолько, что она скинула нелепую шубу, отдав ее кому-то из людей в костюмах.
Позади нее Джулиан насвистывал какой-то вялый мотивчик, достаточно громко, чтобы это раздражало. Уинифред держалась за ним, выговаривая стражам Тернов за их «возмутительную непредусмотрительность» в выборе пути ко дворцу. Стражи как могли замедляли ход, словно пытаясь отодвинуться подальше от брызжущей ядом пасти.
– А ее нельзя как-то выключить? Какой-нибудь тайной кнопкой?
Этта не обернулась и даже не подала виду, что слышит Джулиана. Ему приходилось растягивать шаг, чтобы не отставать от девушки. Когда рукав его смокинга мазнул Этту по руке, и она отодвинулась на целый шаг в сторону, красавчик посмотрел на нее с усмешкой.
– Последняя девушка, за которой я приударял, по крайней мере, подарила мне поцелуй за труды, – негромко сказал он, воровато глянув в сторону Генри.
– И часто ты отовариваешься поцелуями «девушек не в себе»? – поинтересовалась Этта.
Рот Джулиана скривился.
– Да ладно тебе дуться, детка! На мгновение мне и вправду показалось, что ты готова вступить в последний и решительный бой. С моей стороны это было просто самосохранением.
«Больше похоже на уязвленное самолюбие», – подумала Этта. Не ожидал, что девушка попытается силой вырваться из той комнаты в Сан-Франциско, а тем более загонит его в угол.
– Ну, как тебе все это? – сменил тему Джулиан. – Изменения, я имею в виду. Я знавал только мир, созданный Дедулей, как и ты, насколько я понимаю?
Она глядела перед собой, вдыхая воздух с легким ароматом, впитывая окружающее. Все казалось ненастоящим – она знала, что это не ее шкала времени, но не думала, что отличия будут буквально ощущаться на уровне органов чувств, словно бы она глядела не на мир, а на его отражение в зеркале. Ей открылся лишь отблеск того, чего лишились Генри и все остальные. Чего лишился весь мир.
Но, вместо того, чтобы наслаждаться этим, Этта не могла выбросить из головы воспоминания, как была в России в прошлый раз во время международного конкурса Чайковского. Поездку с Элис. Состязания. Победу вчистую. Статью в «Таймсе» о «самом тщательно скрываемом секрете классической музыки».
Все это вытаяло из ее жизни, словно снег во внутреннем дворике дворца, оставив только полный карман блескучих воспоминаний, да и те, казалось, могли в любое время окончательно исчезнуть.
«Мое будущее – это не настоящее будущее, – приходилось ей напоминать самой себе. – Оно существовало только из-за ненасытной алчности одного старика».
Этта отбросила эту мысль, заправляя выбившуюся прядку волос. Джулиан вышагивал с легкой беспечностью человека, не подозревающего, что его ведут в пасть волку. И та мягкая часть ее, которую она некогда столь ненавидела, та, что теперь так резко отличала ее от матери, отзывалась болью. Выстоять перед Айронвудом менее часа казалось триумфом мужества, а каково же было расти рядом с ним?
– Знаешь… – начала она, – ты сможешь засвидетельствовать ему свое почтение лично. Скоро, я полагаю.
– Засвидетельствовать ему… – Джулиан затих в тот же миг, как глаза его слегка округлились. Он отвернулся, кашляя в кулак. – Послушай. Ты думаешь… в общем, уверен: ты думаешь, что предупреждаешь меня, но я и так уже знаю. Конечно, знаю. Мой главный талант – чувствовать, когда сбегать с вечеринки, пока скандал не начался.
– Не сомневаюсь: он часто тебе пригождался…
– Этта? – она повернулась к Генри, который остановился и протянул ей руку. – Позволишь ввести тебя?
Кинув последний взгляд на Джулиана, она подошла к отцу, и тот взял ее под руку. Посыльный пошел впереди, подавая сигнал двум караульным, стоявшим у величественных дверей, открыть их. Войдя в следующую комнату, Этта почувствовала, что с трудом удерживается на невысоких каблуках.
– Ты уже нашел того своего человека? – спросила она. – Кадыра?
Генри покачал головой, но успокаивающе похлопал ее по руке.
– В записке он говорил, что если почувствует, что оставаться небезопасно, то спрячет астролябию где-то во дворце. Поиски могут занять несколько дней, но у меня нет сомнений, что мы найдем ее здесь, как он обещал. Остальные немедленно начнут искать, но тебя я бы хотел сперва представить моему старому другу. Есть несколько вещей, которые я должен обсудить с ним, чтобы закрепить эту временную шкалу.
Потолок возносился вверх, красиво расписанный в цвета небес и земли и обрамленный, разумеется, золотом. Черно-белый шахматный рисунок казался сдержанным на фоне мраморных скульптур женщин и ангелов, врезанных между арками, где серые гранитные колонны переходили в потолок. Сквозь два ряда окон внутрь проникал лунный свет, подливаясь к мерцанию золотых канделябров. Стены были безупречно белыми – там, где их не закрывали картины, шелковые гобелены или золотые вставки, каждый дюйм которых был изукрашен кропотливо вырезанными лозами, листьями и цветами.
Процессия взошла на один пролет, на следующей площадке ступени расходились влево и вправо, заворачивая к единой верхней точке, возвышающейся надо всей лестницей.
– Это Иорданская лестница, – объяснил Генри. – Впечатляет, правда?
– Даже не знаю, – с серьезным видом ответила Этта. – Пожалуй, не помешало бы чуть больше золота.
– Чуть больше золота… – он повернулся к ней, нахмурившись, и вдруг широко улыбнулся. – А, сарказм. Самая непривлекательная черта в юной леди, знаешь ли.
– Да, сарказм. Одна из многих обязанностей, которые мне приходится выполнять, – парировала Этта еще более сухо, – наряду с доведением Уинифред до сумасшествия.
Он понимающе посмотрел на нее.
