– Если придется действовать быстро, и завтра времени не останется, – сказал он Софии, – хотел бы признаться: я горжусь тем, что сражался бок о бок с тобой. Больше никогда я не позволю себе указывать тебе, как жить, но как друг скажу: нет боли острее, чем невысказанные слова и не оконченное дело…
Она метнулась вперед, зажимая ему рот рукой. Николас начал было возмущенно вырываться, но в следующее мгновение услышал и сам. Шаги. Короткий стук в дверь.
– Эй, ты там нормально, Картер?
Люди Айронвуда нисколько с ним не церемонились, только охраняли, наблюдали и оценивали. Он видел, какие взгляды летали над столом, когда Сайрус провозгласил его своим наследником на недавнем – и дай бог, последнем – семейном совете.
– В порядке! – крикнул Николас в ответ. – Читаю… молитвы.
– Дело твое, – проворчал стражник – Оуэн. – Только потише, ладно? Если разбудишь его, нам всем крышка.
Что верно, то верно.
Николас подождал, пока шаги затихнут, затем обернулся к Софии, но та уже стояла у окна, отпирая его. В висок ударили ветер и ливень.
Ах да, чертово дерево.
– Ты ж себе шею свернешь, – буркнул он, пытаясь встать. – Подожди хотя бы, пока дождь утихнет. Предпочел бы не объяснять поутру, откуда под окном взялось твое переломанное тело.
Губы Софии еле заметно изогнулись.
– Насмешил.
Она села на подоконник, перекинув сперва одну ногу, затем вторую, обежала взглядом трясущиеся ветви дерева и реки ливня, омывающие улицу под ним.
– Она еще может вернуться, – сказал он ей, подходя и становясь рядом.
Лицо Софии, в последний раз обернувшейся к нему, скрывал туман бури.
– Нет, не может.
Храм Пресвятой девы Канделарии был величественной папистской – католической – церковью со всеми украшениями, положенными барочной архитектуре. Две башни горделиво несли караул по бокам недостроенного купола, темный гранит тонко оттенял беленый купол. Внутреннее убранство, однако, оказалось неоклассическим: колонны, статуи ангелов и святых, Дева Мария, идеально вписывающаяся в размер и оформление храма.
По крайней мере, она была благословенно далеко от, увы, процветающего невольничьего рынка на улице Валонгу и ее «нагульных домов», где ослабевший и отощавший «товар» откармливали, чтобы продать подороже; и от самого порта, выстроенного руками предыдущей партии рабов, чтобы сгружать последующие. Разумеется, это не помешало Айронвуду, тактичному и чувствительному, как дьявол, пройти со своей свитой из двенадцати человек прямо через рынок.
– Что с тобой? – полюбопытствовал Сайрус.
Вот так чудо: старик все-таки отказался от своей идеи фикс. Последние пять дней если он не говорил об астролябии, значит, думал о ней, а если не думал, то лишь потому, что спал и видел ее во сне. «Астролябия» была его первым словом утром и последним «аминь» вечерней молитвы. Разговоры с Айронвудом всегда были мукой, но в последнее время они стали настолько утомительно однообразными, что Николас поймал себя на том, что тоскует по мерзким угрозам и проклятиям старика.
Николас оторвал взгляд от церкви.
– Ничего. Что, уже и красотой нельзя полюбоваться?
Айронвуд фыркнул.
– Врать не умел никогда. Потому-то я и знаю, что могу тебе доверять. Как рука? Снова в боевой форме, как я посмотрю. Хорошо, хорошо.
Опасаясь показаться обузой, неспособным защитить старика от возможных врагов, Николас снял перевязь и засунул бессильно свисавшую руку в карман сюртука.
– Это…
– Чудесно, согласен, – почти пропел ликующим голосом Айронвуд. Николаса передернуло, когда тяжелая рука опустилась ему на плечо. Ее вес показался ему целой горой, так быстро затряслись под ним колени.
Оуэн – невысокий, коренастый охранник – вышел из церкви, подавая знак, что путь к проходу в Японию чист.
– Последний шаг, – объявил старик, увлекая их обоих вперед. – Последний вечер. Представь ее лицо; будущее, которое ты хочешь создать, уже почти у тебя в руках.
Оуэн придержал им дверь, дав Николасу возможность просочиться внутрь, не подключая обездвиженную руку. И, хотел ли Николас того или нет, он действительно увидел Этту. В мерцании свечей, в гладких, светлых линиях сводов, в том, как необычно луч света выхватывал витраж за алтарем, наполняя мир красками.
Гимн в ее честь. Реквием по будущему, на которое он больше не имел права.
– Да, – наконец выговорил он. – Конец уже близко.
Гора Курама
1891
28
Столетия и континенты пролетали мимо нее темными волнами; привычный рев прохода сейчас звучал скорее протяжным нескончаемым свистом. Разница, хотя и приятная уху, сбивала с толку. Но не успела Этта пространно порассуждать об этом, как ноги столкнулись с землей, а мешок с золотом за спиной всем весом повалил ее на колени.
Джулиана выбросило из прохода прямо за Эттой, протащило вперед и швырнуло на нее, и по земле покатилась куча-мала из рук, ног и сумок. В спину девушке впились золотые блюда и кубки.
– Ой, – вырвалось у Этты.
– Ай, – слабо отозвался Джулиан. – Не лучшее приземление.
– Лучше шести предыдущих, – парировала Этта, выкатываясь из-под него.
Джулиан, кряхтя, встал на ноги, качаясь под весом мешка.
– Время?
Этта скосила глаза на заводные часы, затесавшиеся среди сокровищ Айронвуда, все еще тяжело дыша после пробежки.
– Пол-одиннадцатого?
Джулиан ликующе вскинул руку.
– Говорил я тебе: успеем!
Хотя в пещере осталось достаточно золота и драгоценных камней, Джулиан все-таки ошибся с одним из проходов в журнале, обрекая их на жуткое путешествие через Иерусалим времен Крестовых походов в одежде двадцатого века и с ничем не извиняемым количеством золота.
Свист прохода ослабел, но барабанная дробь, наполнявшая ночь, осталась. От мощи, источаемой барабанами и кимвалами, перехватывало дыхание. Встав на ноги – на мягком склоне это оказалось нелегко, – Этта с удивлением обнаружила, что древняя музыка не была сердцебиением самой горы.
Проход выбросил их неподалеку от линии огней, опоясывающих тропу, вившуюся по склону. Этта, не обращая внимания на мокрую и холодную грязь, подползла ближе, чтобы получше разглядеть, что происходит.
– Сай-рэй, сай-рей! – один и тот же возглас снова и снова разносился над погруженным во тьму миром. Этта повернулась к Джулиану за переводом.
– Думаю… «Хорошего праздника»? Или что-то вроде того? – Джулиан поскреб затылок.
Запах сосен и дыма просачивался сквозь ряд деревьев, принося с собой голоса равно юных и старых. Одетые лишь в набедренные повязки, мужчины тащили на плечах факелы. Поначалу маленькие – их несли преисполненные гордости мальчики. Но по мере того, как факелы росли, увеличивались в размерах и факелоносцы; наконец, немногие избранные, пошатываясь, пронесли факелы размером с… мотоцикл каждый и весом, видимо, с него же. Тяжело ступая под их тяжестью, силачи петляли по единственной улице деревни у подножия горы, медленно поднимаясь наверх по грязной тропе. Жители деревни подбадривали их криками; лица, выхваченные факелами, сияли теплом наперекор близящейся полночи.
