Цель издевательств — заставить страдать, но есть ли намерения причинить вред? Мы не знаем наверняка, но относительно большинства случаев я в этом сомневаюсь. Значительная часть детей не осознает, что причиняемые ими психические страдания могут преобразоваться в физические заболевания, атрофированные ткани мозга, пониженный IQ и укороченные теломеры. Дети есть дети, скажем мы. Но жестокое отношение — это национальная эпидемия. В одном исследовании свыше 50 процентов детей по всей стране сообщили о том, что минимум раз в два месяца их словесно или социально травили в школе, либо они сами участвовали в издевательстве над другим ребенком. Свыше 20 процентов сообщили, что были жертвой или виновником физического издевательства, а свыше 13 процентов сообщили об участии в электронном издевательстве. Жестокое обращение считается достаточно серьезным риском в детстве с потенциальными пожизненными последствиями для здоровья, и Американский институт медицины и Комитет по праву Национального исследовательского совета составляют исчерпывающий отчет о его биологических и психологических последствиях
[565].
Если вы испытываете в данный момент душевную боль, от издевательств или по другой причине, должно ли ваше страдание считаться вредом и следует ли наказать виновника? Недавний судебный прецедент подразумевает, что иногда ответ положителен. Одна компания в Атланте потребовала образцы ДНК у всех работников, поскольку кто-то испачкал ее склад экскрементами. Брать у людей генетическую информацию без их согласия незаконно (это нарушает Закон о запрете генетической дискриминации), но это дело было выиграно в основном по эмоциональным причинам. Два истца получили примерно по 250 тысяч долларов в качестве компенсации за ощущение унижения и издевательства, плюс примечательные 1,75 миллиона долларов за «эмоциональное расстройство и душевные страдания». Такая большая сумма выплачивалась не за фактические эмоциональные страдания истцов, но за их потенциальные эмоциональные страдания в будущем. В конце концов, эта информация об их здоровье могла быть использована против них в любой момент оставшейся жизни. Присяжным было легко смоделировать такой страх перед будущим и поэтому отнестись к нему с пониманием. При хронической боли это труднее: как увидеть невидимое? Нет травмы, на которую можно посмотреть, и ничто не помогает вашему мозгу создать симуляцию, поэтому есть проблемы с сопереживанием и, соответственно, с компенсацией
[566].
У правовой системы есть сложности с душевными страданиями по чисто практическим соображениям. Как вам объективно их измерить, если у эмоций нет сущностей или отпечатков? Кроме того, физический вред вроде сломанной ноги обычно более экономически предсказуем, нежели эмоциональный вред, который намного сильнее изменчив. И как вы отличите повседневную эмоциональную боль от длительного вреда?
[567]
Возможно, самый важный вопрос здесь таков: чье страдание считается вредом? Кто заслуживает нашего сочувствия и, соответственно, полной защиты закона? Если вы нечаянно или намеренно сломали мне руку, вы в долгу передо мной. Но если вы нечаянно или намеренно разбили мне сердце, никакого долга нет, даже если мы были близки долгое время, регулируя бюджеты тел друг друга, а разрыв запустит во мне физический процесс, который может быть таким же мучительным, как отказ от препарата, который вызывает привыкание. Вы не можете подать в суд на человека за разбитое сердце, вне зависимости от того, насколько сильно вам этого может хотеться (или насколько сильно это заслуженно). Закон ориентирован на создание и реализацию социальной реальности. Эмпатические требования, касающиеся боли, — по своей сути претензии по вопросу чьих-то прав… и вопросов чьей-то человеческой природы
[568].
* * *
Как вы видели, закон воплощает классический взгляд на эмоции и на природу человека, которая из него проистекает. Эта эссенциалистская история является вымыслом, который не имеет обоснований в работе мозга и его связях с телом. Поэтому на основании современных научных взглядов на мозг я рискну высказать некоторые рекомендации для присяжных, судей и правовой системы в целом. Я не правовед, и я понимаю, что проблемы науки — не то же самое, что проблемы права. Я также понимаю, что одно дело — рассуждать о базовых проблемах человечности на страницах книги, но совершенно другое — создавать юридический прецедент по ним. Однако важно попытаться строить мостики между дисциплинами. Нейробиология и правовая система идут не в ногу в фундаментальных вопросах человеческой природы. Этим расхождениям нужно уделять серьезное внимание, если правовая система желает оставаться одним из наиболее впечатляющих достижений социальной реальности и продолжать защищать неотъемлемые права людей на жизнь, свободу и поиски счастья.
Я бы начала с обучения присяжных и судей (а также прочих субъектов права, таких как поверенные, полицейские и люди, надзирающие за досрочно освобожденными) основам науки об эмоциях и предсказывающем мозге. Верховные суды Нью-Джерси, Орегона и Массачусетса предпринимают шаги в правильном направлении, инструктируя присяжных, что человеческая память конструируется и не исключает ошибки. Нам нужен такой же подход и для эмоций. С этой целью я предлагаю набор из пяти пунктов. Вы можете называть это манифестом аффективной науки для правовой системы.
Первый пункт в манифесте касается так называемых выражений для эмоций. Эмоции не выражаются, не показываются и иным образом не раскрываются на лице, теле и в голосе каким-либо объективным образом, и это должен знать любой, кто определяет невиновность, вину или наказание. Вы не можете распознать или обнаружить гнев, печаль, раскаяние или любую иную эмоцию у другого человека — вы можете только предполагать, и одни предположения более обоснованны, чем другие. Справедливое судебное разбирательство зависит от согласованности между теми, кто переживает (обвиняемый и свидетели), и теми, кто воспринимает (присяжные и судьи), а во многих ситуациях этого трудно добиться. Так, некоторые обвиняемые лучше используют невербальные способы передачи информации о своих эмоциях, например раскаянии. Некоторые присяжные лучше синхронизируют свои понятия с обвиняемым, чем другие. Это означает, что присяжным нужно больше трудиться, чтобы воспринимать эмоции в сложных ситуациях, например когда они расходятся с обвиняемым или свидетелем по политическим вопросам или в случае различной этнической принадлежности. Присяжные должны стараться поставить себя на место другого человека, чтобы помочь такой синхронизации и культивировать сопереживание
[569].
