* * *
Все животные управляются своими телесными ресурсами, чтобы оставаться в живых, так что у всех них должна иметься какого-то рода интероцептивная сеть. Моя лаборатория вместе с нейробиологами Вимом Вандуффелем и Данте Мантини задалась целью проверить эту сеть у макак, и мы добились успеха. (Примерно 25 миллионов лет назад у макак и людей был общий предок.) Мы установили, что некоторые части интероцептивной сети макак совпадают с частями интероцептивной сети людей, но есть и определенные различия. Сеть у макак построена для функционирования с помощью предсказаний — таким же образом, как работает сеть у людей
[582].
Макаки так же легко испытывают аффект. Они не могут рассказать нам словами, как они чувствуют, но у одной из моих бывших аспиранток Элизы Блисс-Моро есть подтверждения, что они демонстрируют те же самые телесные изменения в тех же самых ситуациях, что и мы, когда мы испытываем аффект. Элиза изучает макак в Калифорнийском национальном центре исследования приматов в Калифорнийском университете в Дэвисе. Ее обезьяны смотрели три сотни видеороликов, на которых другие обезьяны играли, дрались, спали и так далее, а в это время Элиза отслеживала движения их глаз и кардиососудистые реакции. Она установила, что активность в автономной нервной системе обезьян идентична той, что была бы у людей при просмотре этих видеороликов. У людей эта деятельность нервной системы связана с аффектом, который они ощущают; это ведет к предположению, что макаки испытывают приятный аффект, когда смотрят на позитивное поведение (например, поиск пищи и уход друг за другом), и неприятный аффект, когда они наблюдают за неприятным поведением (например, съеживанием)
[583].
На основании этих и других биологических сигналов можно заключить, что макаки вполне определенно обрабатывают интероцептивные сигналы и ощущают аффект, а если это правда, то и человекообразные обезьяны — шимпанзе, бонобо, гориллы и орангутаны — также, несомненно, ощущают аффект. Что до млекопитающих в целом, то тут труднее сказать что-то уверенно. Несомненно, они испытывают удовольствие и боль, а также настороженность и усталость. У многих млекопитающих есть цепи, которые выглядят похоже на наши, но имеют другие функции, так что мы не можем ответить на этот вопрос, просто проверяя подобие. По моим сведениям, никто специально не изучал интероцептивную схему собак, однако по их поведению вполне ясно, что они обладают аффективной жизнью. А что насчет птиц, рыб или рептилий? Мы не знаем наверняка. Я должна признаться, что эти вопросы заботят меня как обычного гражданина (как называет меня мой муж в те моменты, когда я не занимаюсь наукой). Я не могу покупать мясо или яйца в супермаркете или пытаться избавиться от чертовски раздражающих мушек на своей кухне, не задаваясь вопросом… что чувствуют эти создания?
Мне кажется, что лучше всего признать, что все животные могут испытывать аффект. Я понимаю, что эта дискуссия потенциально может перенести нас с научной почвы в область этики, с опасной близостью подходя к моральным вопросам: таким как боль и страдания лабораторных животных, проблема животных, специально выращиваемых в пищу, и чувствуют ли рыбы боль, когда им в рот попадает крючок. Опиаты (природные химические вещества, облегчающие страдания нашей нервной системы) найдены у рыб, нематод, улиток, креветок, крабов и некоторых насекомых. Даже крохотные мушки могут ощущать боль; мы знаем, что они могут научиться избегать запахов, которые объединены с ударом током
[584].
Философ XVIII века Иеремия Бентам полагал, что какое-то животное принадлежит сфере человеческой морали только в случае, если мы можем доказать, что оно может ощущать удовольствие или боль. Я не согласна с этим. Животное достойно включения в сферу нашей морали, если есть хоть какая-то возможность, что оно может ощущать боль. Удерживает ли это меня от того, чтобы прихлопнуть муху? Нет, но я сделаю это быстро
[585].
У макак есть важное отличие от людей в отношении аффекта. Очень многие объекты в нашем мире, от крохотных насекомых до величайших гор, вызывают флуктуации в бюджете вашего тела и меняют наши аффективные переживания. Таким образом, у нас огромная аффективная ниша. Однако макак не заботят столько вещей, как вас и меня. Их аффективная ниша намного меньше; вид величественных вершин на расстоянии не оказывает ни малейшего влияния на их бюджет. Проще говоря, для нас гораздо больше вещей имеют значение
[586].
Аффективная ниша — та область жизни, где размер действительно имеет значение. Если мы в лаборатории показываем младенцу кучу игрушек, обычно они находятся внутри его аффективной ниши. Моя дочь София сортировала бы ради забавы свои игрушки по форме, по цвету, по размеру, снова и снова, статистически оттачивая различные затрагиваемые понятия. У макак дело обстоит иначе. Сами по себе игрушки неинтересны, не влияют на бюджет тела и не заставляют обезьян формировать понятия. Нам придется предложить макаке какую-нибудь награду, например вкусный напиток или угощение, чтобы перевести игрушки в аффективную нишу макаки и, соответственно, иметь возможность начать статистическое обучение. (Элиза рассказывала мне, что любимые угощения макак включают сок из белого винограда, сухофрукты, сухой завтрак Honey Nut Cheerios, виноград, огурцы, клементины и попкорн). Повторяйте вознаграждение достаточное количество раз, и макака выучит сходство между игрушками.
Человеческий детеныш тоже получает вознаграждение от тех, кто о нем заботится: не просто вкусное угощение вроде материнского молока или молочной смеси, но также повседневное воздействие ухода за ресурсами его тела. Ухаживающие люди становятся частью его аффективной ниши, поскольку они кормят, согревают и так далее. Он родился с зачаточными понятиями запаха и голоса матери, которые изучал в утробе. В первые несколько недель жизни он учится объединять другие перцептивные закономерности для своей матери, например ощущение от ее прикосновений и — со временем — вид ее лица, поскольку она регулирует бюджет его тела. Она и другие ухаживающие люди также привлекают внимание ребенка к интересным вещам в мире. Он следит за их взглядами на какой-нибудь предмет (например, лампочку), далее они смотрят на него, затем снова на лампочку и говорят о том, что он видит. Они говорят ребенку слово «лампочка», намеренно предупреждая и ориентируя его «сюсюкающим» тоном голоса
[587].
