Эссенциализм также весьма труден для опровержения. Поскольку сущность может быть ненаблюдаемым свойством, люди вольны верить в сущности, даже когда их нельзя обнаружить. Легко придумать причины, по которым эксперимент не обнаружил никакой сущности: «Мы пока ничего нигде не увидели», или «Мы не можем заглянуть внутрь этой сложной биологической структуры», или «Сегодня наши инструменты недостаточно мощны, чтобы обнаружить сущность, но когда-нибудь они станут мощнее». Такие обнадеживающие мысли выглядят успокоительно, но доказать ложь логически невозможно. Эссенциализм делает себе прививку от встречных доказательств. Это также меняет способ использования науки. Если ученые верят в мир сущностей и ждут, пока он будет открыт, то они посвящают себя поиску этих сущностей — а это потенциально бесконечные искания
[353].
Эссенциализм также выглядит внутренней присущей частью нашего психологического устройства. Люди создают категории, изобретая чисто ментальные сходства, как вы видели в главе 5, и мы называем эти категории словами. Поэтому слова вроде «питомец» или «печаль» применяются к множеству разнообразных случаев. Слова — это невероятное достижение, но одновременно они — еще и фаустовская сделка с дьяволом для человеческого мозга. С одной стороны, слово наподобие «печали», если его применять к набору различных восприятий, приглашает вас искать (или изобретать) некоторую лежащую в основе одинаковость, которая перевешивает их внешние различия. Иными словами, слово «печаль» побуждает вас создавать понятие эмоции, а это хорошо. Однако это слово также побуждает вас верить в причину этой одинаковости: некое глубокое ненаблюдаемое или даже непознаваемое качество, которое отвечает за их эквивалентность, обеспечивая им истинную тождественность. То есть слова приглашают вас верить в сущность, и этот процесс предположительно является источником эссенциализма. Уильям Джеймс сделал сходное наблюдение больше столетия назад, когда писал: «Каждый раз, когда мы сотворили слово… для наименования какой-то группы явлений, мы склонны предположить какую-то независимую сущность, существующую за пределами этих явлений, для которой это слово должно быть именем». Те самые слова, которые помогают нам изучать понятия, могут также обманом заставлять нас верить, что их категории отражают четкие границы в природе
[354].
Исследования с детьми показывают, как человеческий мозг конструирует веру в сущности. Ученый показывает ребенку красный цилиндр, называя его несуществующим словом, например «бликет», и показывает, что у него есть особая функция — освещать машину. Далее ребенку показывают еще два предмета — синий квадрат (который экспериментатор тоже называет «бликет») и второй красный цилиндр (который не называется «бликет»). Ребенок ожидает, что машину будет освещать только синий квадрат, несмотря на то что он визуально отличается от первоначального красного «бликета». Дети делают умозаключение, что каждый «бликет» обладает невидимой каузальной силой, которая освещает машину. Это явление, которое ученые называют индукцией, — весьма эффективный для мозга способ расширить понятия, игнорируя вариации. Однако индукция также способствует эссенциализму. Когда, будучи ребенком, вы видели друга, упавшего на пол и плачущего по игрушке, а вам говорили, что он расстроен, ваш мозг делал заключение, что внутри имеется невидимая каузальная сила, вызывающая чувство расстроенности, валяние на полу и плач. Вы распространяете свою веру в эту сущность на другие случаи детей, которые надуты, закатывают истерику, скрипят зубами или отличаются другим поведением, когда взрослые определяют для вас, что эти дети расстроены. Слова для эмоций укрепляют ту фикцию, что создаваемые нами эквивалентности объективно реальны в мире и просто ждут своего открытия
[355].
Эссенциализм может также быть естественным следствием того, как ваш мозг строит связи. Та же самая схема, которая позволяет вам формировать понятия и прогнозировать с их помощью, также легко работает с сущностями. Как вы видели в главе 6, ваша кора научается понятиям, отделяя сходства от различий. Она объединяет информацию зрения, слуха, интероцепции и прочих сенсорных систем и сжимает ее до эффективных сводок. Каждая сводка подобна маленькой воображаемой сущности, изобретенной вашим мозгом, чтобы представить, что множество случаев из вашего прошлого сходны между собой
[356].
Таким образом, эссенциализм — интуитивно понятная, неуязвимая для логического опровержения часть нашего психологического и нейронного строения и бич для науки, который может существовать вечно. Это также основа для наиболее фундаментальной идеи классического взгляда — что эмоции имеют универсальные отпечатки. Неудивительно, что у классического взгляда такая живучесть: она подпитывается фактически неубиваемым убеждением.
Когда вы встраиваете эссенциализм в теорию эмоций, вы получаете нечто большее, чем просто доктрину, каким образом и почему вы ощущаете. Вы получаете — да, да! — аргументированную историю о том, что означает быть человеком. Классическую теорию человеческой природы.
Эта классическая теория начинается с вашего эволюционного происхождения. Вам говорят, что, по сути, вы животное. Вы якобы унаследовали различные сущности психики от ваших предков, не принадлежащих к человеческому роду, включая сущности эмоций, глубоко похороненные в вашей подкорке.
Если цитировать Дарвина, «Человек со всеми его благородными качествами… с богоподобным интеллектом… со всеми этими возвышенными способностями… по-прежнему несет в своем теле нестираемый отпечаток своего низкого происхождения». Тем не менее классический взгляд считает вас особенным, поскольку ваши животные сущности находятся в подарочной упаковке рационального мышления. Уникальная для людей сущность психики позволяет вам управлять эмоциями с помощью рациональных целей, что ставит вас на вершину животного мира
[357].
