– Я знаю, кто я, и знаю… что есть что, – запинаясь, проговорил я. Мне хотелось дерзко возразить ему, как будто это могло спасти меня от смущения. – И о мире, в котором я живу, я много чего знаю, и знаю, что добро должно всегда бороться со злом.
– Ну да! – оживившись, сказал он. – Добро против зла, конечно! Эта борьба раздирает человечество с незапамятных времен! А видишь ли ты эту борьбу у кого-нибудь еще во вселенной? Бьются ли добро и зло в лесах и садах? Может быть, деревья обеспокоены пороками мира? Или животные? Рыбы? Птицы? Терзается ли кто-то из земных созданий вопросами добра и зла?
– Конечно нет.
– Конечно нет? Тогда где происходит эта борьба?
Он что, мне голову морочит? Решил выставить меня дураком?
– Внутри человеческого рода, – неуверенно предположил я.
– Внутри человеческого разума!
– Ну да… Но нет ничего возвышеннее, чем ум человека, – театрально добавил я. – Если бы животные…
– Если бы животные умели думать, то точно так же озаботились бы существованием зла, как мы? Надеюсь, их избежит сия участь!
Мы оба рассмеялись и какое-то время молчали.
– Мигель, – обратился он ко мне, почувствовав, что я уже не так защищаюсь, – борьба, о которой ты говоришь, существует только в уме человека, а на самом-то деле это не хорошее и плохое борются друг с другом, а правда с ложью. Когда мы верим в правду, мы чувствуем себя хорошо и в жизни у нас все хорошо. А если мы верим в неправду, в то, что разжигает в нас страх и ненависть, то становимся фанатиками. И тогда появляется то, что люди называют злом, – злые слова, злые намерения, злые действия. Все насилие и все страдания в мире – оттого, что мы постоянно лжем самим себе.
Мне вдруг вспомнились слова великого философа: «Людей мучают не сами вещи, а представления, которые они создали себе о них»
[19]. У кого я прочел это, чьи это слова? Кажется, он был немец. Нет, француз.
– Не нужно, Мигель, – строго сказал дон Леонардо, прерывая мои раскопки в памяти. – Пожалуйста, прекрати это, – теперь уже терпеливо сказал он. – Великие мысли нужно использовать в жизни, а не копить в картотеке. Знания нужны, чтобы нести послание жизни. Сами по себе они – совсем не послание. Если отдать им бразды правления, они сведут нас с ума.
Я чувствовал, что он прав, и, чуть помедлив, сказал ему об этом. Он откинулся на спинку садового кресла и долго смотрел на меня, что-то обдумывая. Я решил, что наш разговор окончен и, раз я с ним согласился, могу быть свободен. Можно схватить на кухне эмпанаду
[20], попрощаться и ехать обратно в город, туда, где ценят остроту моего ума и языка.
– Мигель, – сказал он с таким серьезным выражением лица, что мне стало ясно: никуда я не ухожу. – Я вижу: ты из кожи вон лезешь, чтобы произвести на меня впечатление, доказать мне, что ты достаточно хорош, и я тебя понимаю. Тебе это нужно, потому что ты сам себе еще не доказал, что достаточно хорош.
У меня слезы навернулись на глаза. Я понял, что зря терял время – все мои старания выглядеть уверенным оказались напрасными. Всеми своими рассуждениями и разглагольствованиями я лишь пытался спрятать страх показаться недостаточно умным и находчивым. Дон Леонардо видел больше, чем я, и знал обо мне больше, чем мне самому хотелось бы знать. Я отвернулся, не в силах справиться с правдой, глядевшей на меня из его проницательных глаз. Я отвернулся, но остался. Остался, чтобы слушать.
Он многое мне рассказал в тот день, но на то, чтобы все понять, у меня ушла целая жизнь. Больше всего на свете каждый из нас хочет найти истину, а ее невозможно изъяснить словами. Как все, как всё, истина – это тайна, притворяющаяся ответом. Буквы, которые я учил в школе, указывают на откровения, которые, в свою очередь, указывают на тайну. Истина существовала до появления слов, до возникновения человечества и известной нам Вселенной. Истина будет существовать всегда, а язык был создан, чтобы служить ей. Слова – это инструменты нашего искусства, которые помогают нам рисовать образы истины на полотне разума. Но что мы собой представляем как художники? Какими художниками мы хотим быть и готовы ли мы, ради того чтобы стать ими, отказаться от вздора, в который верим?
Мой дед сказал мне, что самая большая моя сила – это вера. И от меня зависит, смогу ли я разумно воспользоваться этой силой. Мир полон людей, жаждущих посвятить свою веру каким-то идеям, убеждениям, чьим-либо взглядам. Дед настаивал на том, чтобы я вложил свою веру не в знания, а в себя. Тогда я еще не понимал, что тот разговор между нами стал началом пути, с которого я уже никогда не сойду. С того дня и доныне мне всегда хотелось во всем разобраться. Мне хотелось понять себя и выяснить, как же так получилось, что я поверил лжи. Искать ответы – в моей природе. Пытаться найти истину – в природе каждого, и мы страстно ищем ее везде, повсюду, но только не в самих себе.
С того дня моей целью стала только истина, но все, на что я мог опереться в начале, были воспоминания, основанные на случайных образах и историях, а они отнюдь не приближали меня к правде. Но то было только начало. Как быстро все изменилось для меня! Как щедра истина, когда мы готовы почувствовать ее, принять и быть благодарными!
В эту долгую ночь, которую ткут сновидения, Сарита, моя отважная мать, вступила на похожий путь, ведомая теми же воспоминаниями, и голос знаний настойчиво шепчет ей в ухо. Себе на беду, она найдет притворщика – облеченное в плоть и кровь подобие ее младшего сына, уже нашедшего истину и радостно растворившегося в ее чудесах.
5
Сарита устала слушать. В университетском городке выступило уже с пятнадцать студентов-активистов. Мигель говорил предпоследним, и на него, конечно, стоило посмотреть: он умел сплотить публику, зажечь ее. Но пришла усталость, и непонятно было, как все это поможет вернуть его. Сарита сняла тапку и стала легонько растирать распухшую ногу. Она знает, ночь будет долгой, но не вечно же ей длиться. Внуки ее уже спят, а их родители продолжают при свете свечей бить в барабаны и все смотрят, как мать Сарита пребывает в трансе, совершая свое странное путешествие. Им тоже приходится нелегко.
– Я знаю, Лала, в колледже он был мастер произносить речи, – заметила она своей проводнице, – но это был не такой уж особенный день в его жизни… Да и самому ему он вряд ли очень запомнился.
Сарита беспокойно ерзала на месте, ей было неловко в этой толпе: вдруг вспомнилось то, о чем она уже давно не вспоминала, – как они избежали смерти в ту ночь в Тлателолько
[21]. Вот это уж точно запомнилось всем, подумала она. Мигель и его братья учились тогда в Национальном университете Мехико, и в ту неделю уехали домой, поэтому, к счастью, их не было в районе Тлателолько, когда военные открыли огонь по тысячам студентов и случайных свидетелей во время мирной демонстрации против политики правительства. Бойня продолжалась до поздней ночи, погибло много близких друзей и преподавателей ее сына. Да, нельзя забыть этих юношей, убитых в самом расцвете молодых сил, так и не осуществивших возложенных на них надежд. И как не быть благодарными за жизнь тех, кому удалось избежать гибели в этом кровавом месиве. То был не единственный случай, когда смерть отпихнула ее сына. Нет, он и смерть еще много раз посмотрят друг другу в лицо и осторожно, по-приятельски разойдутся.
