Что определяет чистоту сердца? Мигель посмотрел на символы этого рисунка, столь блестяще придуманные и дающие такой простой урок преображения. Он целую жизнь посвятил очищению своего ума от яда. Он исследовал свое сердце, нашел в нем порчу и избавился от нее. Он вырвал из него ложь – ту ложь, которую слышал от других и в которую верил, и собственную ложь, которую использовал против самого себя. Это было его искусство – очищать ум и возвращать подлинность. Эта сцена символизировала овладение смертью, пробуждение.
Мигель снова устремил взгляд на фигуры, окруженные всеми этими сложными символами, рассказывающими историю. Он смотрел на тела животных и людей, на их одежду, маски, инструменты – все они были исполнены в приглушенных тонах и изящных формах. Этот рисунок говорил: «Наказание за пренебрежение своим долгом будет страшным. Не важно, цари мы или рабы, – предупреждал он, – от нас зависит, останемся ли мы бдительными хранителями истины. Мы и виновники, и жертвы собственной порчи. Мы боги, совершающие выбор, когда речь идет о нашей собственной свободе. Мы Хранители Весов, руководящие ритуалом, в котором взвешивается наша ложь и наша правда».
Вдруг рисунки стали расплываться. Теперь Мигель едва мог их разобрать. Наверное, его видение подходит к концу. Может быть, за мерцающим светом факелов, за темными углами этого помещения его уже ждет вечность. Да, она ждет его. Он чувствует ее близость, – кажется, она притаилась между этими вырезанными в камне символами и под каждым пятнышком краски. Она близко, она дожидается, ей не терпится встретить его. Теперь и запах специй стал улетучиваться.
Чувства Мигеля притуплялись. Он закрыл глаза и сдался, погружаясь в глубины сна. Дыхание его успокоилось, пульс постепенно замедлялся, стал едва ощутимым и замер. Все хорошо. Вечность ждет его.
– Он умер?
В помещении было тихо, но эти слова, произнесенные так негромко, эхом, как жуткая пародия, отдались от его гранитных стен. «Он умер? Он умер? Он умер… умер… умер?»
Женщина, стоявшая на коленях рядом с телом Мигеля, держала его за запястье, пытаясь нащупать пульс. Пульса не было. Она наклонила левое ухо к его губам. Он не дышал. Один из мужчин тоже стал на колени рядом с ней и проделал то же самое. Затем он положил голову на сердце Мигелю. Пролежав так не меньше минуты, он сел и посмотрел на остальных. «Сердце не бьется», – говорило его лицо. Немедленно начался переполох.
– Нет! – задыхаясь, вскрикнул кто-то, и в усыпальнице снова закудахтало эхо.
«Нет! Нет… нет… нет!» На этот раз зашевелилась вся группа учеников – все враз заговорили, стали что-то выяснять, кричать. Еще несколько человек склонились над телом Мигеля, трогали его, звали, даже трясли, чтобы разбудить. Женщины заплакали, мужчины беспомощно пытались понять, что происходит.
Шел второй день поездки их группы в Египет. Тем утром они поехали к Великой пирамиде. Полные возбуждения, они предвкушали частную экскурсию по самому таинственному из чудес света. Гробница фараона Хеопса расположена высоко внутри Великой пирамиды Гизы, в так называемой Камере Царя. Это большое прямоугольное помещение, облицованное полированным гранитом, и внутри его нет ничего, кроме саркофага. Он лишен великолепия царской усыпальницы, но нельзя отрицать, что от него веет тайнами высочайшего владыки – и какой-то опасностью, которую невозможно определить. У Камеры Царицы, расположенной гораздо ниже, почти посередине этого гигантского сооружения, вид более величественный и куда менее зловещий. Она даже казалась гостеприимной.
После того как они собрались у основания пирамиды, а потом вошли через пролом в наружной стене и начали свое торжественное шествие по ее коридорам, освещенным неверным светом, у участников группы было ощущение, как будто их ждут здесь с распростертыми объятиями. Их благоговейный шепот поднимался по невидимым тоннелям и многократно повторялся в каждом помещении. Священный трепет учеников был встречен благожелательно – во всяком случае, так им казалось. Радостное настроение словно неслось впереди них, желая изменить это место, изменить сам ход истории. В то утро пирамида была закрыта для обычных туристов, и группе было разрешено исследовать ее чудеса, ни на что не отвлекаясь и в своем темпе. Никто не понимал, как это получилось, но между ними само собой разумелось, что в мире дона Мигеля возможно всё. Стоит ли выяснять почему? Сегодня доступ в Великую пирамиду открыт только для них, сегодня это в порядке вещей.
Но внезапно, как только Мигель привел их в усыпальницу фараона Хеопса, все перестало быть в порядке. Все было не так, как должно было быть. «Что произошло, из-за чего все изменилось? – ломали они головы. – Что они упустили?» Все набились в склеп, каждый, впитывая его настроение, нашел себе место, где можно было стоять или сидеть, а Мигель, держа руки за спиной, обошел его по периметру, касаясь высоких стен и рассматривая потолок. Казалось, ему знакомо это место – или какое-то место, похожее на него, – и он что-то припоминает. У некоторых возникло ощущение, будто он приветствует старых знакомых. Обойдя помещение, он подошел к саркофагу и постоял возле него. Затем, не говоря ни слова, лег на пол, закрыл глаза и скрестил руки на груди. Его ученики, привычные к ритуалу видения, смежили веки вместе с ним. Они не думали, что что-то должно произойти, – они просто ждали.
Они всё ждали и ждали. Но не было ни звука, ни движения. Тогда одна из женщин наконец стала на колени рядом с ним и что-то прошептала ему на ухо. Ответа не последовало. Тогда она решила проверить пульс…
– Не существует верного способа определить, правда ли человек умер, – заявил Гандара, наблюдая за происходящим из глубины помещения. Он произнес это четко, но не было ни эха, ни отклика толпы. – Поверь мне, – добавил он, качая головой.
– Поверить тебе? – Эсикио стоял прямо за ним. – Да ты меня чуть живьем земле не предал несколько десятков лет назад!
– Я знал, что ты еще жив, – взвился его друг. – Знал. А то зачем бы я откладывал похороны?
– Ничего ты не откладывал! Ты оставил меня валяться на ступеньках церкви, чтобы меня нашел и похоронил падре Кричалес! Ты удрал от смерти, как напуганная девчонка!
– Но это же просто смешно!
– Это ты смешон! – сказал Эсикио, повышая голос, чтобы перекричать учеников. Те столпились вокруг Мигеля, очевидно скончавшегося, и засуетились. – Так же как сейчас смешны эти люди, – добавил он.
– Ах, эти люди! – подхватил Гандара, он рад был переменить тему. – У них для чудес характера не хватает. Нет у них…
– Терпения, – категорично заявил Эсикио. – Терпения им не хватает. Мать Мигеля подождала бы. Сарита пошла бы на кухню, да приготовила пока для всех posole
[52], а сына оставила бы сновидениям.
– У меня такая мать была, – нараспев произнес Гандара. – Лучший друг шамана. – Он повернулся к Эсикио и улыбнулся. – Фелия, жена моя, никогда бы мне такого не позволила. Никакой свободы не давала – при ней не забалуешь. Пилила меня вечно: «А кто кукурузу и перец покупать будет? Кто воды из колодца наберет?» Прямо изводила меня. «На что семья жить будет, если ты все время умираешь?» Постоянные вопросы, все ей не так! Мать терпеть ее не могла.
