– Это господин Верещагин, живописец, – угадал Сёмкин невысказанный вопрос лейтенант. – В шестьдесят седьмом году он состоял художником при генерале Кауфмане, в Туркестане. Потом в Балканскую кампанию семьдесят седьмого былсо Скобелевым при Плевне. Отчаянный господин, хоть и занимается изящными искусствами! А теперь вот у нас – Степан Осипович привёз его с собой из Петербурга. Ни одного выхода в море не пропускает! Правда, на «Петропавловске» они оба нечастые гости: адмирал предпочитает ходить в море на крейсерах и выбирает лучших ходоков, «Новик» или «Баян». Ну и Василий Васильевич с ним. Замечательный, доложу вам, юноша, баталист! Не случалось видеть его работ?
Мальчик кивнул. Он и сам вспомнил о знаменитом авторе «Апофеоза войны». А заодно и о том, что погибнуть Верещагину суждено прямо здесь, может быть, на этом самом месте, – и совсем скоро, может быть, через час или два! Если, конечно, он, Сёмка, не сумеет выполнить того, что задумал.
…В общем, я не справился. Облажался по полной программе. Духу мне не хватило, вот что. Как навалилась на меня броневая махина «Петропавловска», а вместе с ней и все эти люди – уверенные в себе, сильные, делающие своё дело, – у меня будто дар речи пропал. «Бе» да «ме» – и ни слова по делу, ради которого я здесь. Позор, позор! Выпендривался перед Светланкой, растопыривал пальцы веером: «Да я, да изменю историю, да спасу…»
И что, спас? Нет? А чего время тогда теряю? Оно ведь идёт, часики тикают, песчинки в корабельных «склянках» сыплются с неотвратимостью почти космической. Ещё час, два, ну, может, три – и «Петропавловск» заденет своим обросшим всяческой морской дрянью днищем свинцовый колпак гальваноударной мины. Тот послушно сомнётся, – для того и сделан! – и лопнет пузырёк с электролитом, и зальёт сухую угольную батарею… Ток от её разового срабатывания поступит на платиновый запал, порождая вспышку, которая в свою очередь выпустит на свободу взрывную силу пироксилина, наполняющего смертоносный рогатый шар.
А дальше – сдетонирует мина Уайтхеда в подводном аппарате, и сразу рванёт боезапас в погребах носовой башни главного калибра – вот этой, возле которой устроился художник со своим мольбертом. И последняя точка трагедии – хлынувшее в развороченный корпус море захлестнёт раскалённые паровые котлы. Огромный броненосец, плавучая фабрика войны – машины, орудия, команда, наконец, – всё это исчезнет с поверхности воды, да так быстро, что люди, наблюдавшие за этой трагедией со стороны, не сразу поверят собственным глазам. А виноват во всём этом ужасе буду я, и никто другой – потому что даже сейчас жую сопли и не начинаю действовать решительно, как только и надо в такой момент…
Мои невесёлые размышления прервал вестовой: что-то ему срочно понадобилось от нашего провожатого. Выслушав, Унковский отпустил его (матросик немедленно умотал прочь) и обратился к нам со Светкой:
– Вот что, молодые люди, меня требуют в рубку беспроволочного телеграфа. Что-то случилось с катушкой Румкорфа, всё она из меня кровь пьёт! Если вы не против, сперва заглянем туда, а потом уж сдам вас в кают-компанию.
– Так вы же, вроде, минёр? – удивился я. – А беспроволочный телеграф – это ведь, кажется, радио так называется?
– Верно, юноша, радио. А точнее – новая искровая станция системы Попова. Спасибо Степану Осиповичу – после того как его назначили к нам командующим эскадрой, такие получили почти все корабли первого ранга. Он вообще большой энтузиаст беспроволочного телеграфа в управлении флотом – сейчас по его приказу сооружают цепь искровых станций по всему побережью Тихого океана. А в Петербурге формируют сразу две искровые роты, по восемь станций Маркони в каждой, – для Дальнего Востока. И вскорости эти роты отправятся к нам сюда – дай Бог, чтобы только не припозднились.
Я задрал голову. В вышине, растянутые между верхушками мачт, едва виднелись ниточки проводов – антенна корабельной радиостанции.
– Увы, поповских станций на всех не хватает, – продолжал Унковский. – На многих кораблях стоят германские искровики «Слаби-Арко» производства фирмы «Телефункен», а кое-где французские «Дюкрете». Техника это капризная, вечно с ней неполадки. А поскольку вся гальваническая часть на корабле находится в ведении минных офицеров, то и возиться с треклятой катушкой предстоит вашему покорному слуге.
Мы поспешили за Унковским. Радиорубка – станция беспроволочного телеграфа – располагалась в кормовой надстройке, позади двух огромных дымовых труб, непрерывно извергающих клубы жирной угольной копоти. Палуба броненосца – настоящий лабиринт из шлюпбалок, световых люков, лебёдок, площадок малокалиберных орудий так называемого «противоминного» калибра. Это сорокасемимиллиметровые револьверные пушки Гочкис и тумбовые трёхдюймовки, предназначенные для отражения атак миноносцев.
Мимо нас то и дело пробегали матросы, на бегу приветствуя офицера. Похоже, нижние чины вообще не ходят нормальным шагом: либо бегут трусцой, либо несутся сломя голову. И стоит боцману или иному унтер-офицеру увидеть кого-то перемещающегося неспешным аллюром – немедленно следует окрик, а то и «поощрение» в виде удара длинной цепочкой боцманской дудки по филейным частям. Матросы не обижаются – вид у них бравый, и тиковая палуба гудит под их ногами не хуже барабана.
Рубка беспроволочного телеграфа оказалась загромождённой оборудованием самого что ни на есть ретро-облика. Медь, стекло, деревянные панели, снова медь – в виде проводов, катушек, торчащих из стен шин, металлических ободков циферблатов. Стрелки, эбонитовые рукоятки, что не всякая рука сумеет провернуть, – и над всем этим стойкие запахи озона, разогретого металла и канифоли.
Катушка Румкорфа, из-за которой мы явились в радиорубку, оказалась здоровенным цилиндром на деревянной подставке; её железный сердечник был обмотан многими слоями тонкой медной проволоки. От обмотки попахивало горелым; учуяв этот запашок, Унковский недовольно скривился. Я понял, что на быстрый ремонт надеяться не приходится: не похоже, что в этом царстве сумасшедшего изобретателя можно просто вытащить дефектный блок из прибора и заменить его новым, запасным. Радиотелеграфист, гальванёр с унтер-офицерскими лычками, затравленно глядел на лейтенанта, предчувствуя свою нелёгкую судьбу. Унковский покосился на Светлану, буркнул под нос нечто невнятное и предложил радиотелеграфисту «попробовать ещё разок». Тот послушно крутанул ручку; раздался треск, озоном запахло сильнее. Между обмоток брызнуло фиолетово слепящими электрическими искрами, остро завоняло горелым. По телу прошло неприятное шевеление – будто волосы, от паха до макушки, встали дыбом. Я попятился прочь от подозрительной электрической штуковины; Светка привычно спряталась за мою спину, вцепившись мне в рукав. Унковский безнадёжно присвистнул и покачал головой.
– Да, тут придётся повозиться. Давай мухой на мостик – и отрапортуй, что искровая станция раньше чем к вечеру не заработает. Пускай пока флажками семафорят. А мы с вами, – лейтенант обернулся к нам, – пойдём наконец в кают-компанию.
VI
Ноут, прошуршав жёстким диском, выдал на экран грустный смайлик и сообщение о необходимости перезагрузки. У меня будто оборвалось что-то внутри. Замерев, я ткнул пальцем в пусковую кнопку – экран мигнул, сделался чёрным… то же самое! И ещё. И снова…
