Ага… молодые офицеры, собравшиеся в кают-компании, старательно распускает хвосты перед Светкой – на меня ни один не смотрит. Даже желчный лейтенант, споривший недавно с Лёвочкой Шмидтом, занят – уткнулся в газету и ничего вокруг ему не интересно. Грех не воспользоваться…
Я бочком-бочком подвинулся к двери и, улучив момент, выскочил вон. Никто не пытался меня задержать, лишь вестовой, который как раз приволок хрустальное блюдце с лимоном, посторонился, давая дорогу.
Так. Теперь главное – незапутаться вмешанине шлюпбалок, лебёдок, вентиляторных раструбов и прочей палубной машинерии, отыскать дорогу к боевой рубке. А уж там… понятия не имею, как убедить Макарова выслушать меня, но больше ничего не остаётся, верно? Можно, конечно, и дальше слушать болтовню в кают-компании, но тонуть вместе с этими блестящими господами меня почему-то не тянет.
И, конечно, я заблудился. Выскочив после бесцельных метаний по гулким железным коридорам на широкую, почти совсем открытую палубу, я сразу понял, что оказался далеко от своей цели – на корме. Башня главного калибра, такая же огромная и грузная, как и на носу; морская ширь, по которой за кормой разбегаются длинные пенистые «усы» полного хода. В кильватере, прямо в этой белой дорожке, – силуэт следующего в ордере корабля. Это, наверное, «Победа» – второй из броненосцев макаровского отряда. За ним – ещё один. В отдалении маячат крейсера; за каждым из кораблей тянется низко, над самой водой, шлейф угольного дыма. А может, это они нарочно так стараются – что-то вроде дымовой завесы? Но противника вроде бы не видно, горизонт чист – хотя откуда мне знать? Бинокль бы сейчас…
Итак. Если броненосец, следующий за «Победой», – это «Пересвет», припоздавший к первой части боя и только что занявший место в ордере, то дело совсем худо. Значит, Макаров уже отдал приказ «миноносцам войти в гавань» и вот-вот начнёт поворот навстречу неприятелю. Или отряд уже повернул? Сидя в кают-компании, невозможно было понять, поворачивает «Петропавловск» или идёт по прямой. И если поворот позади, то, значит, броненосец идёт прямо на мины и предпринимать что-либо уже поздно; если же нет, то времени впереди целый вагон (а я бы оставил. Подсмотрел оборот, какжется, у Стругацких, понравилось… – четверть часа, а может, и больше.
Ну хватит, хватит! Это уже истерика, надо взять себя в руки, а то я вообще соображать перестал! Какой бинокль? Я что, собираюсь опознать «Пересвет», который видел только на картинках, с такого вот неудобного ракурса? Да и зачем это вообще – опознавать? Все остальные броненосцы стоят в ремонте: и «Севастополь», и «Цесаревич» и «Полтава» – ничем иным, кроме как «Пересветом», тот корабль быть просто не может.
– Поставь-ка, голубчик, вон туда, у самой башни! – раздался позади пожилой, почти старческий голос. – Нет, нет, подальше, подальше, вот так будет хорошо…
Я обернулся. Верещагин! Заложил руки за спину и озирает горизонт; под локтем – всё та же зелёная папка. Круглая меховая шапка сдвинута на затылок, свежий ветерок треплет роскошную бороду.
Зачем он перебрался с носа на корму? Наверное, хочет сделать наброски с кораблей, следующих в кильватере «Петропавловска», – они так контрастно вырисовываются на фоне пологих вершин Ляотешаня. Матрос, сопровождающий художника, пристроил на указанное место табурет и теперь раскладывает мольберт. Одна из кисточек упала, покатилась по доскам палубы; матрос нагнал беглянку, подобрал и почтительно вручил владельцу.
Стоп, стоп! Если Ляотешань, а следовательно, и Порт-Артур позади, то… это означает только одно – роковой поворот уже пройден и флагманский броненосец катится на мины. На нос, на нос! В боевую рубку, к адмиралу, скорее! Может, попросить помощи у матросов – вон как раз один рысит мимо, недоумённо косясь на бегу на необычного гостя. Нет уж, спасибо – отведёт, как Задрыга, к ближайшему офицеру, объясняйся потом с самого начала! А времени нет, оно вытекает, будто вода из треснувшего стакана – стремительно и неотвратимо.
Кинуться к борту, заполошно заорать: «Мина! Мина по правому борту»?! А если не по правому? Я с ужасом осознал, что не помню, каким бортом «Петропавловск» должен налететь на рогатую смертоносную дрянь. А если ЭТО должно случиться не сейчас, а через несколько минут? Тогда – классическая история о мальчике, который зовёт волка: послушать меня, может, и послушают, но мины никакой не обнаружится… да и какая разница? Так или иначе, броненосец уже вошёл в опасную зону и в любой момент рискует нарваться на минный букет. И где гарантия, что вот сейчас у самого его борта не болтается в воде начинённый смертью сюрприз? Нет, надо останавливаться, спускать шлюпки и потихоньку, по-черепашьи выползать из опасного района. Но кто же поверит мне до такой степени?
И вообще – что за вздор? Стою тут, умничаю, а между тем корма корабля – не самое подходящее место для того, чтобы поднимать тревогу по поводу минной опасности. На нос, срочно! Вот там, чем чёрт не шутит, можно и попробовать.
VII
Палуба жёстко поддала в подошвы, да так, что Сёмка подлетел вверх и, не устояв, покатился по дощатому настилу. Оглушительный грохот – звук, сильнее которого ему не приходилось слышать ни разу в жизни, – ватой залепил уши. «Взорвалось прямо подо мной! – мелькнула паническая мысль. Ну всё, теперь точно не успел…»
По кораблю прокатилась долгая вибрация. Мальчик попытался встать и понял, что броненосец с сильным креном садится носом. Мимо, чуть не сбив Сёмку с ног, пронеслась кучка матросов; один с разбега нырнул в люк, вслед за ним, придерживая фуражку, кинулся весельчак Стейпель. Откуда он здесь? – отстранённо подумал Сёмка. – Он же должен сейчас быть в кают-компании…
Светка! Там, внизу, в броневой ловушке!
И, не думая больше ни о чём, бросился вслед за машинным мичманом в открытый зев люка.
Бесполезно – его тут жевынес наружу встречный поток матросов. Они бегом взлетали по трапу, и Сёмка успел заметить, что внизу, у подножия его, образовалась пробка. Никакой паники – люди один за другим взбирались вверх, подсаживая друг друга, даже если в этом не было нужды. Волной разгорячённых тел мальчика прижало к стенке надстройки, и в этот момент ударило снова – так же страшно и неожиданно, как и в первый раз. «Петропавловск» опять пронзило пугающей дрожью, и Сёмка, отлепившись от стенки, кинулся вслед за спинами в синих форменках. Куда? Он и сам не понимал, но очень уж мучительно было оставаться на месте и всем телом, прижатым к железу, ощущать, как взрывы рвут сталь корабля.
Раскат нового взрыва прокатился по «Петропавловску». На этот раз ударило где-то под соседней башней; палуба рядом с ней раскрылась, мимо Сёмки пронеслась стена огня. Он едва успел вжаться в какую-то нишу, пропуская мимо себя опаляющую всё вокруг смерть.
На корме – картина полной катастрофы. Справа, среди взметающихся под самые облака огненных столбов и клубов дыма, рвущихся из задней трубы, разлетаются обломки. Борт быстро пошёл вверх. Сёмка бросился к лееру и повис, сжав трос до судорог в пальцах. По ушам хлопало – «умф-умф-умф», – и он догадался, что это огромные винты, поднятые креном из-под воды, бессмысленно перелопачивают воздух.
