Турнув горе-кулибиных, офицер вытащил из засаленного кожаного портфеля несколько тяжёлых, непривычной формы ключей, и как ни в чём не бывало принялся ковыряться в носовой части снаряда. Наконец дистанционная трубка поддалась и нехотя выкрутилась из резьбового гнезда; рассмотрев её, Меллер принялся бережно завёртывать опасную штуковину в промасленную бумагу. Худое костистое лицо его – лицо университетского доцента, а никак не фронтовика-артиллериста.
Этот снаряд ничем не отличался от остальных. Чугунная бомба, отлитая в императорском арсенале, пролежала в казематах токийской береговой батареи лет пятнадцать, не меньше. Взрывная сила её была много слабее, чем у той, из которой комендоры пытались выплавить мелинит. Но тем не менее тысячи таких чугунных бомб были извлечены из погребов, погружены в трюмы зафрахтованных коммерческих пароходов и отправлены в корейский порт Далянь – русский Дальний, – чтобы оттуда, на железнодорожной платформе, запряжённой несколькими десятками китайских кули поползти к твердыням Порт-Артура. Здесь бомбу армейской двуколкой перевезли на огневые позиции мортирной батареи и уложили в штабель. В назначенный срок – он подошёл быстро, бомба лежала в верхнем ряду, у самого края, – две пары железных клещей подцепили её и взгромоздили на низенькую тележку. Поршневой затвор клацнул, запирая снаряд вместе с метательным полупудовым зарядом в канале ствола, и несколько секунд спустя чудовищный пинок пороховых газов отправил двенадцать пудов чугуна и взрывчатой начинки в их первый и последний полёт.
Ранние, чугунные, мортирные снаряды отливались не так точно, как современные, стальные, начинённые пятью пудами шимозы, а потому разброс у них был куда значительнее. А может, дрогнула рука у одного из наводчиков – и в результате бомба, которой предназначено было обрушиться на внутренний рейд, преодолев крутой изгиб баллистической дуги, легла посреди одной из улиц Нового города. Взрыватель на сей раз не подвёл, как это случалось сплошь ирядом, и бомба исчезла вкоптящей вспышке чёрного пороха, разбросав вокруг веер бритвенно-острых осколков чугуна.
Оказавшимся поблизости двум нижним чинам Седьмой Восточно-Сибирской стрелковой дивизии не повезло: осколками их посекло на куски. Погиб китаец-рикша; кухарка полковника Суховеева, возвращавшаяся в хозяйский дом, получила удар в голову куском брусчатки и скончалась в госпитале два часа спустя. Кроме неё в госпиталь привезли десяток прохожих, посечённых чугунной и каменной шрапнелью, контуженных взрывной волной. Несколько домов лишились оконных рам; стёкла дождём посыпались вдоль всей улицы. Всё же дымный порох – это вам не шимоза; разрушения могли бы оказаться куда серьёзнее, будь на месте чугунной старушки стальная, начинённая мелинитом бомба. А так разрушения оказались более чем скромные, что же до жертв – ну не повезло, бывает. Война. Осада.
В момент взрыва Сёмка остановился, чтобы поправить подвернувшуюся штанину и присел на корточки. Волной спрессованного до каменной твёрдости воздуха его шваркнуло об жиденький заборчик палисадника. Светка же с Галиной схлопотали лишь горсть мелкого каменного крошева, хлестнувшего их по спинам, – больно, но не опасно. Основная масса осколков, предназначенных им беспощадной геометрией взрыва, досталась рикше и, похоже, третьему гостю из будущего – Георгию Петровичу, как раз и остановившего китайца, чтобы нанять его везти уставших девочек. Когда рассеялось вонючее облако порохового дыма и пыли, Георгия Петровича на мостовой не оказалось – на брусчатке сиротливо лежала соломенная шляпа-канотье, смятая так, будто побывала под колёсами ломовой телеги. Рядом кулём валялось тело денщика Казимира; осколком ему аккуратно, будто гильотиной, срезало голову, и та, словно мяч, откатилась шагов на пять в сторону. В обломках повозки хрипел умирающий рикша; по улице бегали женщины, но историка нигде не было. Подбежали трое пехотных солдат и ефрейтор; Сёмку, перемазанного кровью и землёй, уложили на шинель. Светка молчала, вцепившись в его руку. По щекам её катились слёзы, прокладывая грязные дорожки в толстом слое белёсой пыли. Галина Топольская, бледная, решительная, распоряжалась стрелками, суетившимися вокруг раненого. Солдаты почтительно косились на красные кресты на платке и переднике «маленькой сестрички», а ефрейтор, матерясь под нос, чтобы, не дай Бог, не услышала барышня, откручивал от разбитой тележки оглобли.
«Она ещё Казимира не видела, – мелькнула мысль у Светланы. – Вот вам изменение прошлого – в дневниках Галины о гибели денщика её отца нет ни слова! А ведь наверняка упомянула бы о таком происшествии: Казимир был очень близок семье Топольских».
«Выходит – если бы мать Галины не отправила денщика с гостями, он остался бы жив? – Светка на всякий случай подвинулась правее, чтобы Галка не увидела лежавшего на мостовой обезглавленного трупа. Один из стрелков, помявшись, извлёк из мохнатой папахи чистую тряпицу и прикрыл голову убитого. Светлана облегчённо вздохнула и отвернулась, не выпуская Сёмкиных пальцев. Краешком сознания девочка удивлялась – как это она ещё способна рассуждать на отвлечённые темы? Это что, плоды нравственной закалки, приобретённой в путешествиях во времени? Чушь какая…»
Однако слёзы больше не текли, и только корка подсыхающей пыли неприятно стягивала кожу. Светлана недовольно помотала головой, – очень хотелось смахнуть неприятное ощущение – но рук не разжала.
– А ну-ка, барышни, посторонитесь, позвольте осмотреть раненого! Я провизор с госпитальной «Монголии»…
Невысокий чернявый господин на вид лет около тридцати, в фуражке и флотском, с двумя рядами золочёных пуговиц, чёрном офицерском пальто склонился над мальчиком. Солдаты топтались за спиной новоприбывшего. Тот, ловко орудуя извлечёнными из саквояжа ножницами, распорол окровавленный рукав Сёмкиной курточки и принялся ощупывать руку выше локтя. Галина, присев, придерживала голову раненого.
Светка, судорожно всхлипнув, подошла.
– Вы, сестрица, не из седьмого солдатского? – быстро говорил провизор. Его длинные, покрытые пятнами, будто от химикатов, кисти, уверенно тискали предплечье раненого. – Помнится, в мае имел удовольствие вас видеть – когда возил с «Монголии» полные кислородные подушки взамен израсходованных. Мы там наладили собственный газовый аппарат – вот и делимся помаленьку с другими госпиталями, а то раненые очень страдают от отравления продуктами шимозы. Меня, если припомните, зовут Фейгельсон, Михаил Симонович, я фармацевт. А вы, кажется, вместе с маменькой в сёстрах милосердия?
Топольская обрадованно закивала – узнала чернявого фармацевта. А тот, оставив Сёмкину руку, склонился к его лицу, задрал веко и зачем-то подул на переносицу. Галина нахмурилась: мальчик слегка дёрнул головой и невнятно что-то промычал. Фейгельсон удовлетворённо кивнул, стащил с носа пенсне и стал протирать его об сукно на груди. Галина выхватила было из рукава платок, но провизор уже извлёк из саквояжа марлевую салфетку и снова взялся за круглые стёклышки. Маленькие его усики, сильно закрученные вверх на кончиках, так забавно при этом задвигались, что Светлана против воли улыбнулась.
– Цел ваш кавалер, барышни, – успокоил девочек Фейгельсон, покончив с пенсне. – Попорчена мякоть руки – всего и дел. Кость, слава Создателю, цела. Сейчас перевяжем, у меня, кажется, ещё остался бинт…
