Казимир предлагал то одной, то другой девочке перенести их через очередную канаву на руках; предложения были с негодованием отвергнуты. Пришлось денщику и Сёмке вязнуть в грязи, поддерживая барышень, пока те перепархивали с доски на доску.
К казармам пехотного полка, за которыми стояли дома офицеров, подошли уже в темноте – об уличном освещении здесь, похоже, вовсе не слыхали. У казарм было почище: дорожки выложены булыжником, через особо большие лужи перекинуты дощатые мостки. Казимир поведал, что недавно и здесь грязь была непролазная, но генерал Кондратенко, к чьей дивизии причислялся расквартированный на Тигровке стрелковый полк, посетил расположение, изгваздал генеральские брюки и устроил полковому командиру «распеканку». С тех пор солдаты выложили дорожки натасканным с берега булыжником.
– Пришли! – Галина остановилась перед небольшим аккуратным домиком с веселенькой ажурной верандой. – Здесь мы и живём. А с другой стороны вход на половину Скрыдлей. У них ещё дочка, Вера, помните, я вам рассказывала?
– Галина? Куда ты подевалась, негодная девчонка? – на веранду вышла стройная, лет тридцати пяти, не больше, дама в персиковом платье до пола. – Мы места себе не находим от волнения – решили, что тебя убило во время обстрела! Зачем, скажи на милость, понадобилось уходить из гимназии? Отец сразу, как началась бомбардировка, поехал за тобой, а ты… А уж от вас-то, Казимир, не ожидала такого легкомыслия! – дама закончила гневную тираду, обращаясь к денщику.
– Пани ясновельможна, Татьяна Еремевна, то не моя ви́на, Езус сшвядкем!
[4] – принялся оправдываться солдат. От волнения он густо пересыпал свою речь польскими оборотами. – Я паненку по всему городу искал, а тут япошка, пся крев, бомбы бросать принялся!
– У-у-у, предатель! – Галина состроила недовольную гримаску. – Всенепременно маменьке надо рассказывать, не мог помолчать…
Хозяйке препирательства, похоже, надоели.
– Ну довольно, Галина, уймись, марш переодеваться и мыть руки! Ужин уже остыл…
И тут только заметила спутников дочери:
– А это кто с тобой? Простите, господа, сразу не заметила… Что же ты не представишь меня свои друзьям?
– Светлана и Семён… э-э-э… – девочка виновато улыбнулась. – Представляешь, мам, мы встретились возле пакгаузов, в порту. Там такие толпы были, паника, меня чуть с ног не сбили! А мадемуазель Светлане даже дурно сделалось!
– Ну ладно, потом расскажешь. – решительно заявила хозяйка дома. – Проходите, молодые люди, проходите, сейчас велю горячего чаю! Дуняша, неси поскорее плед, а то наша гостья совсем зазябла…
Ребята вслед за новой знакомой шагнули в уютное, пахнущее печёным хлебом тепло.
IV
– Скажите-ка, юноша, что у вас во Владивостоке говорят о начале войны? – отец Галины, ловко подцепил палочками пельмень. Пельмени были не простые – китайские; Топольские сразу по приезде взяли местную кухарку. Супруга хозяина дома успела уже посетовать на то, что русской прислуги в Артуре днём с огнём не найти; по её словам выходило, что китайцы трудолюбивы, вежливы и почти не воруют. А вот кухня их выше всяких похвал, хотя русскому человеку и непривычна. Да вот сами попробуйте…
Пельмени, носящие название «дим сум», полагалось подавать к чаю. Начинку этого лакомства составляли креветки и отваренные побеги бамбука. На стол «дим сумы» подавала кухарка Топольских, миниатюрная китаянка Киу Мийфен, что, как тут же объяснила Галина, означает «осенний аромат сливы».
Матушка Галины готова была часами рассуждать о достоинствах китайской еды; глава семьи относился к этому с некоторой иронией, но супруге поддакивал во всём. Похоже, штабс-капитан Топольский дома являл собой законченный тип подкаблучника, что, кажется, нисколько не мешало семейному счастью. Галина же то и дело фыркала в чашку, слушая маменькины сентенции о пользе восточной кухни, но вслух возразить не решалась.
Сёмка отложил палочки (спасибо суши-барам, не опозорился!) и солидно откашлялся. Назревал серьёзный мужской разговор – о политике, конечно, тем более что кроме самого Анатолия Александровича мужчин за столом не было: в семье Топольских росли одни девочки. Знать бы только, что тут за политика…
«Что ж, – рассудил Сёмка, – вряд ли причины конфликтов между Японией и Россией сильно изменились за эти сто лет. Дядя Витя рассказывал как-то, что у народов-соседей претензии друг к другу копятся веками и никак не могут разрешиться. Из-за чего японцы всё время наезжают на нас? Северные территории, острова какие-то – Шикотан и этот, как его… ну да ладно, наверняка эта проблема так или иначе присутствует и здесь…
[5]»
– Да вот, – начал Сёмка, – говорят, японцы из-за островов не могли успокоиться, всё требовали вернуть назад. Вот потому, наверное, и напали. Хотят себе забрать, потому что мы после войны их заняли и не…
Сёмка прикусил язык – туфелька Светки под столом больно врезалась ему в лодыжку.
«Вот болван – какая война? До неё ещё лет сорок…»
– Только не острова, а полуостров, – поправил штабс-капитан. – Ляодунский полуостров достался Японии по Симонсекскому договору 1895-го года
[6], а потом мы, Россия, вместе с Германией и Францией, у них его отобрали. Да и насчёт войны… это вы зря, юноша, – войны-то, как таковой, не было. Хотя, конечно, на грани, на грани… Правительства трёх европейских держав обратились к япошатам, требуя отказаться от аннексии Ляодуна – вот бедным макакам и пришлось уступить. Очень они, знаете ли, сердились – в японо-китайскую войну Порт-Артур, тогда ещё китайский Люйшунь, достался армии микадо немалой кровью. Ну а европейцы, ясное дело, теряться не стали – за год протянули через Маньчжурию железную дорогу
[7], а немцы в Циндао построили базу для своих военных кораблей.
– Правильно япошек из Маньчжурии вытурили! – фыркнула Галина. – Вон наша Киу Мийфен, – и девочка кивнула в сторону кухни, – всё время твердит: «Руссики уходить нет, японци приди, китайси рис нет, чумиза нет. Китайси умирайло, японси живи…»
– Да, верно – согласилась с дочерью Татьяна Еремеевна. – Местные китайцы такое порассказали о японском владычестве – кровь в жилах стынет! Они тут на площадях головы людям десятками рубили. Ставили в ряд – иодного за другим, саблями…
