— Фрой Милц, вот он — тот человек из Люблина, про кого я рассказывала — Яша-кунцнмахер, фокусник в общем.
Пани Милц воткнула в носок иголку.
— Она только про вас и говорит: Яша то, Яша это. А вы не похожи на циркача.
— А на кого же?
— На музыканта. На клейзмера
[33].
— Если у меня в руках скрипка — это не скрипка, а пиликалка.
— Ха! Какая разница, что делать? Каждая вещь куда-нибудь да сгодится… — она провела пальцем по ладони. Яша сразу же принял этот тон.
— Да, деньги, деньги… Любые деньги — грабеж, воровство.
— Смотрите, первый раз в Варшаве и уже всюду готова бегать. — Мадам Милц указала пальцем на Зевтл. — И как только ты его нашла? Страшно боялась, что она потеряется. А почему вы живете на Фрете? Там евреи не живут. Там же только поляки живут, — обратилась она к Яше.
— Поляки не суют нос в чужие горшки.
— Если горшок прикрыть крышкой, то и еврей заглянуть не сможет.
— Еврей приподымет крышку и потянет носом, а то и попробует.
— Чтоб я так жила, никому меня не провести, — сказала женщина, обращаясь то ли к Зевтл, то ли сама к себе. — Садитесь же. Зевтл, принеси табуретку.
— А где ваш брат? — спросила Зевтл.
Желтые брови поползли вверх от удивления.
— Что такое? Хотите подписать с ним контракт?
— Вот этот человек, Яша-кунцнмахер, хочет поговорить с ним.
— Он там, в задней комнате. Одевается. Должен уйти скоро. Почему ты не снимешь шаль? Лето все же. Не зима.
Поколебавшись, Зевтл сняла шаль.
— Еще и дрожки придется брать. Ведь его коммерсанты ждут, — заметила женщина как бы про себя.
— А чем он торгует? — произнес вдруг Яша, удивляясь собственным словам. — Скотом?
— Почему бы и нет? Там, откуда он приехал, полным-полно всякой скотины.
— Брильянтами он торгует, — вставила Зевтл.
— Я тоже в бриллиантах понимаю, — похвастался Яша. — Взгляните-ка на этот. — Он протянул мизинец и показал кольцо с огромным бриллиантом.
Мадам Милц удивленно на него поглядела, и в глазах ее вдруг появилось выражение неизвестно к кому обращенного упрека. Она язвительно улыбнулась:
— Мой брат — деловой человек. У него нет времени на пустые разговоры.
— Я только хочу получить кое-какие сведения, — сказал Яша, удивляясь собственной наглости.
Дверь отворилась, вошел мужчина. Высокий, плотный. Желтые волосы — в точности как у пани Милц. Широкий нос, толстые губы. Тяжелая нижняя челюсть отвисла, будто он жует или задумался. Желтые глаза навыкате. Серпообразный шрам портил лоб. Пиджака на нем не было. Только брюки и рубаха без воротника. На ногах лакированные штиблеты. Обильная поросль желтых волос на необъятной груди — они выбивались из-под рубашки, сквозь незастегнутые пуговицы. Яша сразу понял, что это за тип — просто головорез, разбойник. Он улыбался — но так, будто следит за своим выражением лица во время разговора. Добродушный, уверенный в себе, импозантный — гигант, который знает себе цену. Увидав его, желтая женщина сказала:
— Герман, это кунцнмахер, Зевтл знакомый.
— А, фокусник! Так вот он какой! — сказал Герман приветливо, и глаза его блеснули. — День добрый. Шалом.
И он стиснул Яше руку. Это больше походило на демонстрацию силы, чем рукопожатие. Яшей овладел дух соперничества, и он сжал протянутую руку, что было силы. Зевтл присела на краешек металлической кровати. Видимо, она тут спала. Герман ослабил хватку.
— Откуда вы, а? — спросил Яша.
— Откуда? Да со всего света. Варшава это Варшава, а Лодзь это Лодзь. В Берлине меня знают, и в Лондоне не чужой.
— А сейчас где живете?
— А везде. Как сказано в Писании: «Небеса — мой трон и земля подножие…»
— О, так вы еще и Писание знаете?
— А вы тоже?
— Учился когда-то.
— Где же? В иешиве
[34]?
— Нет, у меламеда и некоторое время в бейтмидраше.
— А что вы скажете, ведь и я был когда-то ешиботник, — проговорил Герман доверительно. Но было это очень давно, так давно… Я уже тогда любил поесть, а в ешиботе оставалось только класть зубы на полку. Подумал-подумал, да и решил, что не для меня это. Поехал в Берлин учиться медицине, но все эти «плюсквамперфектумы» ихней грамматики — не для меня. Немецкие «фройляйн» больше меня привлекали. Так я отправился в Антверпен шлифовать бриллианты. Быстро сообразил, что этим денег не заработаешь, — торговать надо бриллиантами, а не шлифовать. Люблю карты и верю в старую пословицу: свято место пусто не бывает. Словом, понесло меня дальше и занесло аж в Аргентину. Там еврей таскает мешок на плечах, торгует, делает жизнь, становится американцем. У нас это называется «квентник», в Нью-Йорке «педлер», в Германии «хойзерер»
[35]. Ну какая, к дьяволу, разница? Эта рейферка
[36] — опять забыл, как ее зовут, — у нее сын в Буэнос-Айресе, так он заботится о матери, деньги ей посылает. Там я эту вашу Зевтл встретил. Она вам кто? Сестра?
— Нет, не сестра.
— Как я погляжу, могла и теткой вам приходиться.
4
— Герман, тебе пора идти, — вмешалась желтоволосая. — Тебя же люди ждут.
— Пускай подождут. Я тоже долго ждал. Там, где я живу, никто не спешит. Испанец на все говорит «маньяна» — завтра. Он ленив и всегда желает лишь одного — убраться домой. Там у нас степи — «пампа» называется — и там скот пасут. Когда «гаучо», как они себя называют, проголодается, так ему даже лень бычка убить. Берет топорик и отрубает бифштекс прямо из живого бычка. Так и жарит. А уже потом обдирает шкуру. Лень даже заранее разделать. Говорит, так вкуснее. Евреи наши не такие ленивые и делают там «песо» — так деньги называются. Все хорошо, да вот незадача: слишком много мужчин туда приезжают и очень мало дочерей Евы. А мужчина без женщины — разве это человек? Полчеловека. Так сказано в Талмуде. Девушки там на вес золота. Я не в плохом смысле говорю. Они выходят замуж, и все. Дело сделано. Если не подошла, пиши пропало. Там развода не признают. Будь она хоть сущая змея, раз женился, все — так их законы говорят. Что же остается делать? Мужчина берет ноги в руки, рюкзак за плечи — и куда глаза глядят. Чем сестре вашей идти в прислуги, стирать чужие подштанники, пускай лучше попробует получить, что она хочет. Там, в Аргентине.
