Эпилог
1
Прошло три года. У Эстер в передней комнате стоял гомон: она, а с ней две ее помощницы клали последние стежки на подвенечное платье. Платье было столь пышным, а шлейф — такой длинный, что оно занимало весь рабочий стол у Эстер, а девушки — те суетились, как гномы, делающие доспехи для великана. Одна сметывала, другая стучала на машинке, а Эстер управлялась с утюгом, то и дело пробуя его пальцем. И все время брызгала водой из кружки на то место, которое собиралась прогладить. Эстер даже в жару не потела, так она была устроена, но сейчас у нее от напряжения выступили на лбу капельки пота. Что может быть хуже, чем прожечь дыру на свадебном платье? Одна подпалина — и вся работа насмарку! Ее черные, как вишни, глаза глядят внимательно. Маленькая ручка, узкое запястье — несмотря на это, она крепко держала утюг. Нельзя прожечь дырку!
Снова и снова выглядывала она в окошко, выходящее во двор. Небольшое каменное сооружение: тюрьма — так Эстер о нем думала, стояло здесь уже более года, а она все не могла привыкнуть. Иногда случалось, на мгновение лишь, что она забудет случившееся и представит себе, будто пришел праздник Кущей, и во дворе шалаш из ветвей и зелени. Как и положено в такие дни. Вообще-то обычно она прикрывала это окно занавеской, но сегодня нужно было много света, и солнце светило в комнату. Три прошедших года состарили Эстер. Под глазами — сеточка морщин, на широком лице — стойкий перезрелый румянец. На голове, как обычно, платок, но теперь в волосах гораздо больше седых прядей, чем черных. Только глаза остались молодыми: по-прежнему блестели, как спелые вишни. Сколько всего пережила она за прошедшие годы — от этого болело сердце. Да и сегодня на душе нелегко. Однако Эстер смеялась и шутила со своими помощницами: обычные добродушные шутки, подтрунивание над женихом и невестой. Девушки иногда понимающе переглядывались. Не простая тут швейная мастерская. Ни на минуту не забыть об этом маленьком домишке с узким оконцем без двери. Там теперь находился Яша-кунцнмахер, или же, как теперь его называли, Яша-затворник, кающийся грешник.
Сначала в городе поднялся необычный переполох. Реб Абрахамле Эйгер вызвал Яшу к себе и предостерег: не еврейское это дело! Правда, было: один еврей в Литве замуровал себя, но настоящий польский еврей не позволит себе такое! Мир создан для того, чтобы проявлять свободную волю, и сыны Адама должны постоянно выбирать между добром и злом. Почему это надо замуровать себя? Закупорить в каменном мешке? Назначение жизни — свобода и воздержание от зла. Человек, лишенный свободной воли, подобен трупу. Но Яшу было не так-то легко разубедить. За те полтора года, что провел в покаянии и воздержании, многому Яша научился. Нанял учителя, чтобы изучать Мишну, Гемару
[44], Мидраши
[45], даже Зогар
[46], и теперь приводил рабби примеры — было много святых, которые сами себя ограничивали из страха, что не смогут противиться искушению. Разве не был святым тот, который выколол себе глаза, чтобы не видеть свою госпожу-римлянку? Разве не поклялся еврей из Шебрешина молчать, боясь произнести хоть слово клеветы? Разве не притворялся слепым клезмер из Ковеля, чтобы только не смотреть на жену другого, на протяжении целых тридцати лет? Суровые законы не служат защитой от греха — человек слаб… Молодые люди, которые присутствовали при Яшиных дебатах с рабби, продолжали обсуждать все это и потом. Трудно было поверить, что за полтора года этот шарлатан, этот вольнодумец смог переварить так много Торы. Рабби спорил с ним как с равным. Но Яша оставался тверд в своем решении. В конце концов рабби возложил руки ему на голову и благословил: «Поступок твой да послужит к славе Господней. Да поможет тебе Всемогущий!» И он одарил Яшу — подарил ему медный подсвечник, чтобы тот мог жечь свечу по ночам и в ненастные дни.
По трактирам да шинкам Пяска и Люблина много судили и рядили о том, как долго продлится Яшино добровольное заточение. Кто давал ему месяц, кто лишь неделю. Даже городские власти обсуждали это событие — начальство не знало, насколько законны Яшины действия. Уже и губернатору доложили. Сам Яша спокойно посиживал в кресле посреди двора, наблюдая, как работают каменщики, а в дом к нему и Эстер стекались сотни любопытных, желающих поглазеть на это. Дети залезали на деревья, усаживались на конек крыши. Благочестивые евреи выходили вперед, чтобы побеседовать с Яшей, обсудить, почему он это делает. Набожные женщины тоже говорили с ним, пытаясь убедить отказаться от своих намерений. Эстер плакала, взывала к нему, к его жалости и благоразумию — до того, что охрипла. А еще вместе с несколькими женщинами она отправилась на кладбище, чтобы измерить, какой длины бывает могила, — она хотела пожертвовать свечу такой длины похоронному братству: надеялась, что души святых праведников, глядя на такой дар, может, повлияют на ее мужа, и он переменит решение. Не должен он так делать, ведь она тогда будет все равно что агуна — покинутая жена, хотя ее муж будет здесь, на расстоянии протянутой руки. Но не помогали ни праведники, ни горестные ее стенания, ни угрозы — все напрасно. Стены маленького домика росли день ото дня. Яша определил размеры домика: не более четырех локтей в длину и столько же в ширину. Он отрастил бороду и пейсы, накладывал тфилин, надел талес, долгополый лапсердак и атласную ермолку. Пока каменщики работали, он сидел с книгой в руках и бормотал молитвы. Там, внутри, нет даже места для кровати. Только нары, соломенный тюфяк, стул, крошечный столик, плед, чтобы накрываться, медный подсвечник, подаренный рабби, кувшин с водой, несколько святых книг — да еще лопата, чтобы закапывать экскременты, и ковшик для омовения рук. Росли стены, громче становились причитания Эстер. Яша сердился на жену:
— Что ты ревешь? Я же не умер!
— Если б только это, — язвительно отвечала Эстер и продолжала рыдать.
Собиралось так много евреев, и стоял такой гвалт, что иногда даже приезжали конные жандармы и разгоняли толпу. Городской голова приказал каменщикам работать день и ночь, чтобы поскорее положить конец этим волнениям. И вот за сорок восемь часов все было готово. Крышу покрыли дранкой, а окошко закрывалось ставнями изнутри. Множество любопытных толклось тут — всем хотелось поглазеть. Только с началом проливных дождей их стало меньше. Днем ставни были закрыты. А вокруг дома Эстер пришлось поставить забор, чтобы оградить себя от нежеланных посетителей. Очевидно, — это скоро выяснилось, — те, кто говорил, что Яша продержится неделю или даже месяц, сильно просчитались. Прошла зима, наступило лето, снова пришла зима, а Яша-кунцнмахер, больше известный теперь как Яша-затворник, оставался в добровольном заточении. Трижды в день Эстер приносила ему еду: хлеб, кашу, картошку в мундире, холодную воду. Трижды в день Яша ради этого оставлял свои святые книги и благочестивые размышления — чтобы поговорить с Эстер пару минут.
