Кто Господа нашего чтит,
Всегда на Него уповая,
Того Он чудесно хранит
В нужде и сердечной печали.
Лейтенант долго молча и задумчиво сидел в кресле в своей спальне, и, когда наконец лег в постель и заснул, ему снилось, что черная туча уносит его все вперед и вперед, гонимая бурей, кругом сверкают молнии, гром, и все дальше и дальше уходит от его глаз светлый облик луны, посылавший ему вослед свои мягкие лучи.
Глава третья
Множество экипажей проносились по улицам Вены и один за другим останавливались перед ярко освещенным порталом дома государственной канцелярии. Величественно катились массивные кареты с кучерами и лакеями в разнообразнейших ливреях. Швейцар в длинном светло‑голубом, шитом золотом кафтане, с огромной булавой, встречал в дверях дам в роскошных нарядах, выходивших из повозок и спешивших через широкие прихожие по величественной лестнице на верхний этаж большого дома, в котором Кауниц и Меттерних стремились осуществить Austria est imperatura orbi universe
[21] и в котором теперь жил фельдмаршал граф Менсдорф‑Пульи в качестве министра императорского двора и иностранных дел.
Подъезжали и скромные дрожки, в которых не брезгует ездить венская молодежь высших сфер. Швейцар спешил им навстречу так же поспешно, как и к элегантным экипажам.
Из одних подобных дрожек вышел молодой офицер в нарядной, пестревшей сочетаниями зеленого, красного и золотого цветов уланской форме. Он сбросил с плеч на спинку дрожек большой белый плащ и приказал извозчику ждать на городской площади.
Затем, окинув последним взглядом свой безупречный костюм и подкрутив еще едва пробивающиеся усы, он взбежал по лестнице весело и победоносно, как подобает молодому улану всегда и повсюду — на паркете так же, как на лошади, и как подобало этому офицеру куда более многих иных, по различным, совершенно особым причинам.
Лейтенант фон Штилов, мекленбуржец, несколько лет тому назад, подобно многим из своих северогерманских сверстников, вступивший в ряды австрийской гвардии, год тому назад наследовал от умершего бездетным дяди такой значительный майорат, что цифра его ежегодных доходов заставила ахнуть даже австрийскую аристократию, привыкшую к крупным состояниям. Вследствие этого круги, обыкновенно относящиеся с холодной вежливостью к приезжим, к этому красивому и любезному человеку, своей утонченной северогерманской образованностью весьма выгодно выделявшемуся из толпы австрийских сверстников и товарищей по полку и по обществу, встретили Штилова с доверчивой интимностью и обеспечили ему свободный и радушный доступ в те дома венской высшей аристократии, в которых обретались жаждавшие пристроиться девушки.
Весьма естественно, что молодой человек, перед которым жизнь открывалась так заманчиво, весело и уверенно, поднимался по широкой лестнице государственной канцелярии, чтобы принять участие в одном из тех небольших вечеров, на которые графиня Менсдорф приглашала только тесный кружок избранных. Хотя вечера эти носили частный характер, но их посещали все, принадлежавшие к миру политики, так как надеялись здесь приподнять хоть краешек завесы, под которой таили друг от друга свою деятельность в эти дни напряженного ожидания различные дипломатические лагери, делая вид, будто на свете не произошло ничего особенного, способного нарушить приветливое спокойствие международных сношений.
Лакеи в простой, безупречно изящной ливрее менсдорфовского дома отворили перед ним двери в приемные покои графини, и лейтенант фон Штилов вступил в ярко освещенную залу, наполненную пестрыми и свежими дамскими туалетами, блестящими мундирами и черными фраками.
Во второй гостиной, примыкавшей к первой большой зале и украшенной всеми бесчисленными мелочами комфорта, составляющими непременную принадлежность приемной знатной дамы, сидела на небольшом, низеньком диване супруга министра, урожденная княжна Дидрихштейн — дама в высшей степени аристократичной наружности. Она принимала гостей с той естественной и приветливой грацией, которая свойственна высшему венскому обществу.
Рядом с графиней Менсдорф сидела полная, роскошная дама в богатом черном туалете, у которого, однако, пестрый убор из драгоценных камней царственной роскоши отнимал всякое подобие траура.
Бледное лицо ее, обрамленное густыми черными локонами, было поразительно красиво, но глубоко серьезно, и большие черные глаза, полные огня и чувства, не были обращены к жизни, полной радостей и наслаждений, а, напротив, устремлялись вперед с тем задумчивым, мечтательным выражением, которое часто встречается на старинных портретах аббатис духовных орденов.
То была княгиня Обренович, супруга князя Михаила Сербского, после развода поселившаяся с сыном в Вене. Урожденная графиня Гуниади, полная кипучей венгерской крови и принятая во всех кругах лучшего венского общества с распростертыми объятиями, при каждом удобном случае осыпаемая, несмотря на развод с мужем, доказательствами глубокого уважения, — эта умная и полная жизни прекрасная женщина, не отказываясь совершенно от света, тем не менее замкнулась в строго домашнюю, уединенную жизнь, в которой все ее внимание и все заботы посвящались воспитанию сына, будущего наследника Сербского княжества. Поэтому‑то появление скромной и гордой красавицы княгини в салонах венской аристократии всегда представляло événement
[22].
Перед дамами стоял небольшого роста господин лет шестидесяти. Он был в сером, плотно облегавшем фигуру мундире австрийского фельдмаршала, на котором, рядом с орденом Леопольда и Мальтийским крестом, блестел скромный крест Марии‑Терезии. Красное круглое лицо над поразительно короткой шеей выражало необоримую жизнерадостность, темные, блестящие глаза светились энергией и весельем, короткие усы и густые волосы были белы как снег, и так коротко острижены, что щетиноподобный седой ежик при круглой красной физиономии дали повод к меткому и распространенному по всему венскому обществу сравнению фельдмаршала Рейшаха с земляникой, посыпанной сахаром.
Фельдмаршал барон Рейшах, один из храбрейших представителей австрийской армии, неспособный к действительной службе по множеству ран, которыми было усеяно все его тело и от которых он часто страдал, вращался в венском обществе как всеми любимый и дорогой друг дома, успевавший везде бывать, знать все, что только заслуживало внимания, и обладавший способностью рассеивать любую хандру веселыми шутками.
Нанося предобеденные визиты, можно было не один раз встретиться с бароном Рейшахом, который считал своею обязанностью ежедневно осведомляться о здоровье своих старых приятельниц, сообщать им городские новости и оказывать маленькие знаки внимания. Вечером его можно было видеть в городском театре — он показывался в антрактах в ложах старших дам венской аристократии, причем находил время бросать взгляд на сцену и выразить той или другой из лучших актрис комплимент насчет ее туалета или игры. А после театра он появлялся в салонах, то прохаживаясь на большом рауте, здесь бросая остроту, там поднимая пикантную новость, то оставаясь с четверть часа у чайного стола маленького кружка и высыпая рог изобилия своих неистощимых анекдотов. Еще позже можно было его найти в уютном уголке столовой франкфуртского отеля за стаканом старого венгерского, где он составлял душу веселого вечернего общества, ядро которого сформировалось из графов Валлиса, Фукса и Врбна.
