* * *
Утро понедельника. Ифемелу читала «Постбуржи»,
[218] свой любимый американский блог. Земайе просматривала пачку глянцевых фотографий. Дорис таращилась в экран, вцепившись в кружку с надписью «Я ♥ Флорида». У нее на столе рядом с компьютером стояла жестянка с листовым чаем.
— Ифемелу, по-моему, эта статья слишком с подвыподвертом?
— Твой редакторский взгляд бесценен, — отозвалась Ифемелу.
— Что такое «с подвыподвертом»? Уж объясните некоторым из нас, кто не учился в Америке, — сказала Земайе.
Дорис пренебрегла ею совершенно:
— Мне просто не кажется, что тетя Онену разрешит нам такое?
— Убеди ее, ты же редактор, — сказала Ифемелу. — Нам надо раскачать этот журнал.
Дорис пожала плечами и встала.
— Обсудим это на планерке?
— Мне так сонно, — проговорила Земайе. — Пошлю-ка я Эстер сделать мне «нескафе», а не то на планерке засну.
— Растворимый кофе — это ужасно же? — сказала Дорис. — Как я рада, что не очень-то пью кофе, иначе померла б.
— Чем тебе «нескафе» не угодил? — спросила Земайе.
— Его и кофе не стоило называть? — ответила Дорис. — Он по ту сторону добра и зла.
Земайе зевнула и потянулась.
— А по мне — хорошо. Кофе есть кофе.
Погодя, когда они входили в кабинет к тете Онену, Дорис впереди, в синем сарафане-размахайке и в черных «мэри-джейнах» с квадратными каблуками, Земайе спросила у Ифемелу:
— Почему Дорис ходит на работу черт-те в чем? Она своими нарядами будто анекдоты травит.
Они уселись за овальный стол переговоров в просторном кабинете у тети Онену. Шиньон у той был длиннее и несообразнее предыдущего, высокий и уложенный спереди, с волнами волос, струящимися по спине. Она попивала из бутылки диетический спрайт и сообщила Дорис, что статья «Замуж за лучшего друга» ей удалась.
— Очень хорошо и вдохновляюще, — сказала тетя Онену.
— Ах, но, тетя Онену, женщины не должны выходить замуж за близких друзей, там же никакой химии секса, — возразила Земайе.
Тетя Онену бросила на Земайе взгляд, каким оделяют чокнутого студента, которого никто всерьез не воспринимает, а затем покопалась в своих бумажках и сказала, что статья Ифемелу о миссис Фунми Кинг ей не понравилась.
— Зачем ты написала «она никогда не смотрит на дворецкого, когда с ним разговаривает»? — спросила тетя Онену.
— Потому что она не смотрит, — ответила Ифемелу.
— Но получается, что она гадина, — сказала тетя Онену.
— Мне эта деталь показалась любопытной, — сказала Ифемелу.
— Согласна с тетей Онену, — вклинилась Дорис. — Любопытная она или нет, это же оценочно?
— Сама затея брать у кого-то интервью и писать подводку к нему — оценочна, — сказала Ифемелу. — Дело не в собеседуемом. Дело в том, что́ собеседующий о нем понял.
Тетя Онену покачала головой. Дорис покачала головой.
— Зачем нам так осторожничать? — спросила Ифемелу. Дорис ответила, фальшиво шутя:
— Это тебе не твой американский расовый блог, где ты всех провоцировала, Ифемелу. Это типа порядочный женский журнал?
— Именно! — поддержала ее тетя Онену.
— Но, тетя Онену, мы никогда не обставим «Стекло», если продолжим в том же духе, — сказала Ифемелу.
Тетя Онену вытаращила глаза.
— «Стекло» делает в точности то же, что и мы, — быстро проговорила Дорис.
Вошла Эстер и доложила, что приехала дочь тети Онену.
Эстер в своих черных туфлях на шпильках несколько покачивалась на ходу, и Ифемелу встревожилась, что секретарша сейчас рухнет и вывихнет лодыжку. Тем утром Эстер сообщила Ифемелу: «Тетенька, у вас прическа — джага-джага
[219]» — с эдакой печальной искренностью, — о твистах, которые Ифемелу считала обаятельными.
— Э, она уже здесь? — переспросила тетя Онену. — Девочки, завершайте без меня. Я еду с дочерью по магазинам, за платьем, а вечером у меня встреча с нашими распространителями.
Ифемелу устала, ей было скучно. Она вновь задумалась о собственном блоге. Телефон завибрировал, звонила Раньинудо, и хотя обычно Ифемелу ждала окончания планерки и перезванивала потом сама, но сегодня она сказала:
— Простите, этот звонок придется принять, международный, — и поспешила вон.
Раньинудо жаловалась на Дона:
— Он сказал, что я больше не та сладкая девочка, какой была когда-то. Что я изменилась. А я знаю, между прочим, что джип он купил и уже растаможил в порту, но теперь не хочет мне его отдавать.
«Сладкая девочка». Сладкая девочка означает, что Дон уже давно запихивает Раньинудо в удобную ему формочку — или что она позволяла ему так думать.
— А что Ндуди?
Раньинудо громко вздохнула.
— Мы с воскресенья не разговариваем. Сегодня он забывает мне позвонить. Завтра слишком занят. Ну, я ему и сказала, что это неприемлемо. Чего я одна должна напрягаться? Теперь вот дуется. Вообще не умеет первым разговор начать, как взрослый человек, — или согласиться, что в чем-то был не прав.
Позже, уже у них в кабинете, Эстер заглянула сказать, что к Земайе пришел какой-то мистер Толу.
— Это фотограф, с которым ты делала статью о портных? — спросила Дорис.
— Да. Он опоздал. Не первый день от моих звонков бегает, — сообщила Земайе.
Дорис сказала:
— Разберись с этим и обязательно добудь мне фотографии к завтрашнему утру? Мне нужно все подготовить к печати завтра до трех? Не хватало еще повторить задержку на печати, особенно теперь, раз «Стекло» печатается в Южной Африке?
— Ладно. — Земайе тряхнула мышкой. — Сервер сегодня такой медленный. Мне надо отправить эту штуку. Эстер, скажи ему, пусть подождет.
— Да, ма.
— Тебе получше, Эстер? — спросила Дорис.
— Да, ма, спасибо, ма. — Эстер изобразила книксен на йорубский манер. Она стояла у дверей, словно ожидая, пока ее отпустят, слушала разговоры. — Я принимаю лекарство от тифа.
— У тебя тиф? — спросила Ифемелу.
— А ты не заметила, как она выглядела в понедельник? Я ей дала денег и велела идти в больницу, а не в аптеку? — сказала Дорис.
Ифемелу пожалела, что не сама заметила, как Эстер худо.
— Прости, Эстер, — сказала Ифемелу.
