— Алло? Ифем? — Как же долго не слышала она этот голос, и звучал он и иначе, и как прежде.
— Потолок! Ты как?
— Ты вернулась.
— Да. — Руки у нее тряслись. Надо было сначала послать письмо. Ей следует трепаться, спрашивать о жене и ребенке, сказать ему, что вернулась она вообще-то не насовсем.
— Ну, — сказал Обинзе, растягивая это слово. — Как ты? Где ты? Когда тебя можно увидеть?
— Может, сейчас? — Бесшабашность, частенько вылезавшая, когда она нервничала, выпихнула наружу эти слова, но, может, лучше увидеться с ним немедленно — и дело с концом. Она спохватилась, что не принарядилась — в свое платье с запа́хом, например, оно стройнит, — но юбка до колен тоже неплохо, высокие каблуки всегда придавали уверенности, а афро, к счастью, еще не успело съежиться от влажности.
На том конце возникла пауза — он медлил? — из-за которой Ифемелу пожалела о своей поспешности.
— Я вообще-то немножко опаздываю на встречу, — добавила она быстро. — Но хотела поздороваться, можем встретиться на днях…
— Ифем, где ты?
Она сказала ему, что собирается в «Джаз-Берлогу»
[226] за книгой и окажется там через несколько минут. Через полчаса она стояла у книжного магазина, к обочине подкатил черный «рейндж-ровер», задняя дверца открылась, и вышел Обинзе.
* * *
Был этот миг, купол синего неба, промедление неподвижности, когда ни один из них не знал, что делать, он шел к ней, она стояла, щурясь, и вот уж он рядом, они обнялись. Она хлопнула его по спине, раз, другой, чтобы вышло братское объятие, платоническое, безопасное братское объятие, но он прижал ее к себе чуть заметно теснее и удержал на мгновение дольше, словно говоря, что сам он обнимает ее не по-братски.
— Обинзе Мадуевеси! Сколько лет! Вы гляньте, совсем не изменился! — Она робела, а незнакомая визгливость в голосе раздражала ее. Он смотрел на нее открыто, беззастенчиво, а она не выдерживала его взгляда. Пальцы у нее тряслись сами собою, что и так уже было скверно, а тут еще и смотреть ему в глаза, и вот оба они стояли на горячем солнце, в клубах выхлопа с Аволово-роуд.
— Рад тебя видеть, Ифем, — сказал он. Был спокоен. Она забыла, до чего спокойный он человек. И все же был в нем след подростковой истории — человека, не лезшего из кожи вон, с которым желали быть девчонки, а мальчишки желали быть как он.
— Ты лысый, — сказала она.
Он рассмеялся и потрогал свою голову.
— Да. Преимущественно по собственному выбору.
Он раздался — из тощего мальчика их университетских дней в мужчину плотнее, мускулистее и — может, оттого, что раздался, — показался ей ниже ростом, чем она запомнила. На каблуках она была вроде бы выше его. Она не забыла, а лишь вспомнила заново, до чего сдержанны его манеры — простые темные джинсы, кожаные туфли без шнурков, то, как он вошел в книжный магазин без нужды в нем царить.
— Давай присядем, — сказал он.
В магазине было сумрачно и прохладно, пространство угрюмо и пестро, книги, диски, журналы на низких стеллажах. У входа стоял какой-то мужчина, кивнул им, приглашая внутрь, а сам поправил на голове большие наушники. Они сели друг напротив друга в крошечном кафе на задах и заказали фруктовый сок. Обинзе выложил две телефонные трубки на стол; они то и дело светились, звоня в беззвучном режиме, он посматривал на них и отводил взгляд. В спортзал он ходил, это было видно по упругости груди, которую облегала рубашка с карманами.
— Ты уже сколько-то здесь, — сказал он. Вновь разглядывал ее, и она вспомнила, как часто ощущала, будто он читает ее мысли, понимает о ней то, что она, возможно, не осознает.
— Да, — отозвалась она.
— Что же ты собиралась купить?
— Что?
— Ты хотела купить книгу.
— Вообще-то я просто решила тут с тобой увидеться. Подумала, что если эту встречу мне бы захотелось запомнить, то я бы желала запомнить ее в «Джаз-Берлоге».
— «Я бы желала запомнить ее в “Джаз-Берлоге”», — повторил он, улыбаясь, словно лишь Ифемелу могла предложить такое объяснение. — Ты не перестала быть честной, Ифем. Слава богу.
— Мне уже кажется, что я захочу это запомнить. — Нервозность таяла: они проскочили неизбежные мгновения неловкости.
— Тебе сейчас надо куда-нибудь? — спросил он. — Можешь побыть недолго?
— Могу.
Он выключил оба телефона. Значимый жест — в городе вроде Лагоса, для такого, как он, человека: ей посвящали все внимание.
— Как Дике? Как тетя Уджу?
— Хорошо. С Дике уже все в порядке. Он тут приезжал ко мне. Совсем недавно улетел.
Официантка подала высокие стаканы с мангово-апельсиновым соком.
— Что тебя удивило сильнее всего, когда ты вернулась? — спросил он.
— Все, честно говоря. Я уж задумалась, не со мной ли что-то не так.
— О, это нормально, — сказал он, и она вспомнила, как он всегда спешил успокоить ее, воодушевить. — Я уезжал на гораздо меньший срок, ясное дело, но очень удивился, когда вернулся. Думал, что все должно было дождаться меня, — но нет.
— Я и забыла, что Лагос такой дорогой. С ума сойти, сколько тратят нигерийские богачи.
— Большинство из них — воры или попрошайки.
Она рассмеялась.
— Воры или попрошайки.
— Так и есть. И они не только хотят много тратить — они собираются много тратить и впредь. Познакомился я тут с одним парнем на днях, он мне рассказывал, как начинал свое дело, спутниковые тарелки, двадцать лет назад. Тогда оно в стране было в новинку, он ввозил такое, о чем большинство людей ничего не знало. Составил бизнес-план и вышел на рынок с хорошей ценой, какая дала бы ему хорошую прибыль. Его друг, который уже вел дела и собирался вложиться в эти тарелки, глянул на цены и попросил задрать их вдвое. Иначе, говорит, нигерийские богачи не купят. Подняли они цены вдвое — и сработало.
— Чума, — сказала она. — Может, всегда так было, а мы не знали, потому что неоткуда было узнать. Все равно что смотреть на взрослую Нигерию, о которой нам ничего не было известно.
— Да. — Ему понравилось, что она сказала «нам», она это заметила — и порадовалась, что это «нам» выскользнуло так легко.
— До чего же это город сделок, — сказала она. — Угнетающе. Даже отношения и те все сплошь сделки.
— Некоторые.
— Да, некоторые, — согласилась она. Они говорили друг другу то, что пока не в силах были произнести. Из-за того, как опять просочилась в пальцы нервозность, она взялась шутить. — И есть некоторая напыщенность в наших разговорах, я ее позабыла. По-настоящему ощутила, что вернулась домой, когда начала изъясняться напыщенно!
