По пути назад они проехали через Обаленде,
[234] столы и лотки вдоль оживленной дороги, огоньки лоточников мерцали оранжевым.
Ифемелу сказала:
— Давай остановимся и купим жареных бананов!
Обинзе нашел местечко чуть подальше, перед пивным баром, и втиснул машину. Поприветствовал мужчин, выпивавших на скамейках, вел себя легко и душевно, и они салютовали ему в ответ:
— Шеф! Двигай себе! Приглядим за машиной!
Торговка жареными бананами попыталась уговорить Ифемелу купить и жареного сладкого картофеля.
— Нет, только банан.
— Может, акару,
[235] тетенька? Вот только сделала. Очень свежие.
— Ладно, — сдалась Ифемелу. — Положите четыре.
— Зачем ты покупаешь акару, если тебе не хочется? — весело спросил Обинзе.
— Потому что это настоящее предпринимательство. Она продает то, что сама изготовила. Она не продает ни место изготовления, ни производителя своего масла, ни имя человека, толокшего горох. Она просто торгует тем, что сделала сама.
В машине она открыла замасленный пластиковый пакет с бананами, сунула маленький, безупречно пожаренный желтый кусочек в рот.
— Это гораздо лучше той фигни, с которой масло капало, я ее едва смогла доесть в ресторане. И да: отравиться невозможно, потому что жарка убивает микробов, — добавила она.
Он смотрел на нее, улыбаясь, и она спохватилась: слишком много треплется. Это воспоминание она тоже сбережет: Обаленде ночью, озаренный сотней маленьких огоньков, шумные голоса пьяных, раскачка здоровенных бедер бандерши, прошедшей мимо их машины.
* * *
Он спросил, можно ли с ней пообедать, и она предложила новое непритязательное место, о котором была наслышана; там она заказала сэндвич с курицей, а затем пожаловалась на человека, курившего в углу.
— Как это по-американски — жаловать на дым, — сказал Обинзе, и она не смогла разобрать, упрекает он ее или нет.
— Сэндвич подадите с картошкой? — спросила Ифемелу у официанта.
— Да, мадам.
— У вас настоящая картошка?
— Мадам?
— У вас картошка замороженная импортная или вы режете и жарите местную?
У официанта сделался обиженный вид.
— Импортная замороженная.
Официант удалился, Ифемелу сказала:
— Это замороженное — гадость на вкус.
— У него не уместилось в голове, что ты правда просишь настоящей картошки, — иронично отозвался Обинзе. — Для него настоящая картошка — отсталость. Не забывай: это наш новый мир среднего класса. Мы еще не завершили первый круг благоденствия и не вернулись к началу — к питию молока из коровьего вымени.
Всякий раз, высаживая ее, он целовал Ифемелу в щеку, они тянулись друг к другу, а затем отстранялись, чтобы она могла произнести «пока» и выбраться из машины. На пятый день, когда он подвез ее к родному кварталу, она спросила:
— У тебя презерватив найдется?
Он какое-то время молчал.
— Нет, презерватива у меня не найдется.
— Ну, я купила пачку несколько дней назад.
— Ифем, зачем ты это говоришь?
— Ты женат, у тебя ребенок, а нас припекает друг по другу. Кого мы обманываем всякими целомудренными свиданиями? Надо уже покончить с этим.
— Ты прячешься за сарказмом, — сказал он.
— Ах, как это возвышенно с твоей стороны.
Ифемелу сердилась. Не прошло и недели с их первой встречи, а она уже сердилась — бесилась даже, что он высаживал ее из машины и отправлялся к своей другой жизни, настоящей жизни, которую она не может себе даже представить в подробностях, не знает, на какой кровати он спит, из какой тарелки ест. С тех пор как начала вглядываться в прошлое, она воображала отношения с ним, но лишь в поблекших картинках и смутных очертаниях. И вот теперь, в этой осязаемости его рядом, при серебряном кольце у него на пальце, она страшилась привыкнуть к нему, утонуть. Или, может, она уже утонула и страх в ней — от этого знания.
— Почему ты не позвонила мне, когда вернулась? — спросил он.
— Не знаю. Хотела сначала обжиться.
— Я надеялся помочь тебе обживаться.
Она промолчала.
— Ты все еще с Блейном?
— Какая тебе-то разница, женатый? — сказала она с иронией, которая получилась слишком ядовитой: Ифемелу хотелось быть хладнокровной, отстраненной, владеть положением.
— Можно я зайду ненадолго? Поговорим?
— Нет, мне надо поизучать кое-что для блога.
— Прошу тебя, Ифем.
Она вздохнула.
— Ладно.
Зайдя к ней, он сел на диван, а она — в кресло, как можно дальше от него. Ее охватил внезапный желчный страх перед тем, что он собрался сказать, каким бы оно ни оказалось, но тем, чего слышать она не хотела, и потому она выпалила:
— Земайе хочет написать шуточные наставления для мужчин, желающих изменять. Сказала, что ее бойфренду на днях было не дозвониться, а когда он наконец проявился, сказал ей, что телефон в воду уронил. Земайе сказала, что это самая бородатая байка — про телефон и воду. Мне это показалось забавным. Я такого раньше не слышала. Короче, первый пункт в ее наставлениях: никогда не говорите, что утопили телефон.
— Я это не ощущаю как измену, — тихо проговорил он.
— Твоя жена знает, что ты здесь? — Она язвила. — Интересно, сколько мужчин так говорит — что они это как измену не ощущают? В смысле, способны ли они вообще сказать, что ощущают измену как измену?
Он встал, движения его были сознательны, и она сперва решила, что он хочет приблизиться или, может, собрался в туалет, но он направился к входной двери и вышел. Она уставилась на дверь. Долго сидела неподвижно, а затем встала и заметалась по комнате, не в силах сосредоточиться, раздумывала, звонить ему или нет, спорила с собой. Решила не звонить: ее злило его поведение, его молчание, его поза. Когда через несколько минут позвонили в дверь, что-то в ней противилось открывать.
Она его впустила. Они сели рядом на диване.
— Прости, что я ушел вот так, — сказал он. — Я сам не свой с тех пор, как ты вернулась, и мне не понравилось, что ты говорила так, будто у нас с тобой что-то пошлое. Это неправда. И, думаю, ты это понимаешь. Думаю, ты так говорила, чтобы меня ранить, но в основном потому, что ты сама растерялась. Я отдаю себе отчет, что тебе трудно — как мы встречаемся, сколько всего обсудили, но и столько всего избегаем.
