— Все во власти Божьей, моя драгоценная, — сказала мама. — Благодарим Господа за твою подругу. Благослови Боже и ее, и ее маму.
— Это он. Мальчик.
— Ой. — Мама примолкла. — Пожалуйста, поблагодари их. Господь их благослови. Мы первым же автобусом выезжаем завтра в Нсукку.
Ифемелу запомнила медсестру, жизнерадостно брившую ей лобок, грубое трение лезвия, запах антисептика. Потом была пустота, стертость в сознании, а когда она всплыла, пришибленная, все еще на грани памяти, услышала, как ее родители разговаривают с мамой Обинзе. Мама Ифемелу держала ее за руку. Позднее мама Обинзе пригласила их переночевать у нее дома — незачем тратить деньги на гостиницу.
— Ифемелу мне как дочка, — сказала она.
Перед отъездом родителей в Лагос отец сказал Ифемелу — с робким благоговением, какое питал к хорошо образованным людям:
— У нее первоклассный лондонский бакалавриат.
А мама добавила:
— Очень уважительный мальчик этот Обинзе. Хорошо воспитанный. И город их не так далеко от нас.
* * *
Мама Обинзе подождала несколько дней — возможно, давала Ифемелу набраться сил, — после чего позвала их обоих, усадила перед собой и попросила выключить телевизор.
— Обинзе и Ифемелу, люди совершают ошибки, но некоторых промахов можно избежать.
Обинзе молчал. Ифемелу сказала:
— Да, тетя.
— Вы обязаны всегда пользоваться презервативами. Если желаете вести себя безответственно — вы более не под моей опекой. — Тон у нее посуровел, сделался запретительным: — Если решили вести половую жизнь — решите и предохраняться. Обинзе, возьми карманные деньги и купи презервативы. Ифемелу, и ты. Мне нет дела до твоей стеснительности. Отправляйся в аптеку и купи. Никогда не предоставляй этому мальчику заботиться о твоей же безопасности. Если он не хочет пользоваться презервативами, значит, он недостаточно о тебе печется, и тогда тебе здесь не место. Обинзе, беременеть не тебе, но если это случится, в твоей жизни все изменится и ничего потом не исправишь. И я прошу вас обоих: пусть это будет строго между вами двоими. Болезни всюду. СПИД — это взаправду.
Все помолчали.
— Вы меня слышите? — спросила мама Обинзе.
— Да, тетя, — сказала Ифемелу.
— Обинзе? — переспросила мама.
— Мамуля, я тебя услышал, — произнес Обинзе и резко добавил: — Я не ребенок! — После чего встал и решительно вышел из комнаты.
Глава 8
Забастовки сделались постоянными. Университетские преподаватели перечисляли свои жалобы в газетах, сообщали о соглашениях, втоптанных в грязь людьми из правительства, у которых дети учились за рубежом. Студгородки пустовали, аудитории обезлюдели. Студенты надеялись, что забастовки будут недолгими, поскольку на то, что их не будет вовсе, надеяться не приходилось. Все разговоры — об отъезде. Даже Эменике уехал в Англию. Никто не понимал, как он раздобыл визу.
— Он даже тебе не сказал? — спросила Ифемелу у Обинзе, тот ответил:
— Ты ж знаешь Эменике.
У Раньинудо в Америке жила двоюродная сестра, Раньинудо подала документы на визу, но ей отказал черный американец, который, по ее словам, был простужен и куда увлеченнее сморкался, чем рассматривал ее бумаги. Сестра Ибинабо начала устраивать по пятницам Всенощные Чуда студенческой визы — собрания молодежи, у каждого в руках конверт с посольской анкетой, на которые сестра Ибинабо налагала благословляющую длань. Одна девушка, с выпускного курса университета Ифе,
[80] получила американскую визу с первой попытки, что, вся в слезах, засвидетельствовала в церкви.
— Даже если в Америке придется начинать заново, я по крайней мере буду точно знать, когда окончу, — сказала она.
В один из тех дней позвонила тетя Уджу. Объявлялась она теперь нечасто: прежде они разговаривали по телефону в доме Раньинудо, если Ифемелу была в Лагосе, или тетя Уджу звонила домой к Обинзе, если Ифемелу училась. Но эти разговоры поредели. Тетя Уджу вкалывала на трех работах — ее все еще не допускали до врачебной практики. Рассказывала об экзаменах, которые необходимо сдать, о всяких хлопотах, означавших всякое, чего Ифемелу не понимала. Когда б мама Ифемелу ни предлагала попросить тетю Уджу прислать им что-нибудь из Америки — мультивитамины, обувь, — отец Ифемелу отказывался: пусть тетя Уджу сначала встанет на ноги, а мама возражала с налетом ехидства в голосе, что четыре года — достаточный срок, чтоб встать на ноги.
— Ифем, кеду? — спрашивала тетя Уджу. — Я думала, ты в Нсукке. Только что звонила домой Обинзе.
— У нас забастовка.
— А, а! Не закончилась еще?
— Нет, та, последняя, закончилась, мы вернулись учиться, но началась следующая.
— Что за ерунда такая? — сказала тетя Уджу. — Вот честно, надо тебе ехать сюда и учиться тут, уверена, ты запросто получишь стипендию. И поможешь мне с Дике. Честное слово, то немногое, что я зарабатываю, все уходит няньке. И боже ты мой, когда приедешь, я уже сдам все экзамены и начну врачебную практику. — Говорила тетя Уджу бодро, но расплывчато: пока сама про это не сказала — толком и не задумывалась.
Ифемелу, может, так бы этот разговор и оставила — мысль поплавала бы сколько-то да затонула, если б не Обинзе.
— Надо ехать, Ифем, — сказал он. — Терять тебе нечего. Сдавай САТ
[81] и пытайся добыть стипендию. Гиника тебе поможет с подачей документов. Есть тетя Уджу, хоть какая-то опора для начала. Мне бы так, но я не смогу просто взять да уехать. Лучше мне тут получить свою первую степень, а затем ехать в Америку в магистратуру. Для магистратуры иностранным студентам можно получить финансовую поддержку.
Ифемелу не вполне поняла, что все это значит, но с виду складно, поскольку исходило от Обинзе, специалиста по Америке, который запросто произносил «магистратура» вместо «аспирантура». И она принялась мечтать. Вообразила себя в доме из «Шоу Козби», на занятиях, где у студентов учебники — о чудо — не потрепанные и не мятые. Сдала экзамены в одном из заведений в Лагосе, забитом тысячами людей, все бурлили американскими надеждами. Гиника, окончившая колледж, подавала анкеты в вузы от имени Ифемелу и звонила ей доложить:
— Ты имей в виду: я сосредоточиваюсь на районе Филадельфии, поскольку сама там училась. — Будто Ифемелу знала, где вообще эта Филадельфия. Для нее Америка — это Америка.
