Когда она сообщила Рут о собеседовании в Балтиморе, та сказала:
— Мой единственный совет? Уберите косы, распрямите волосы. Никто про это не говорит, но оно значимо. Мы хотим, чтобы вы получили эту работу.
Тетя Уджу говаривала о чем-то подобном, и Ифемелу тогда посмеялась. Теперь ей хватало ума не зубоскалить.
— Спасибо, — сказала она Рут.
С тех пор как приехала в Америку, Ифемелу всегда заплетала волосы с длинными накладными прядями, вечно беспокоясь из-за цены. После каждого плетения ходила месяца три, а то и четыре, пока череп не начинал чесаться совсем уж невыносимо, а косы — лохматиться от свежей поросли. Впереди новое приключение — выпрямление волос. Она расплела косы, стараясь не чесать голову, чтобы не потревожить защитную грязь. Выпрямителей за это время прибавилось разных, ряды упаковок в аптечных отделах «Для этнических волос», улыбчивые лица черных женщин с невозможно прямыми блестящими волосами, а рядом слова «растительный» и «алоэ», обещавшие деликатность воздействия. Ифемелу купила себе зеленую упаковку. У себя в ванной тщательно намазала вдоль кромки волос защитный гель, а затем взялась умащивать шевелюру жирным выпрямителем, участок за участком, руки — в пластиковых перчатках. Запах напомнил ей о школьной химической лаборатории, и она с силой толкнула фрамугу в ванной, ее часто заедало. Засекла время, пристально следила за часами, смыла выпрямитель ровно через двадцать минут, но волосы остались курчавыми, жесткость не поменялась. Не схватился выпрямитель. Вот это слово — «схватился» — употребила парикмахерша в Западной Филадельфии. «Подруга, вам профессионал нужен, — сказала она, обмазывая голову Ифемелу другим выпрямителем. — Люди считают, что сэкономят, возясь дома, да вот нет».
Ифемелу ощутила лишь легкое жжение, поначалу, но парикмахерша смыла выпрямитель, Ифемелу склоняла голову назад над пластиковой мойкой, и тут иглы жгучей боли впились ей в разные точки черепа — и далее по всему телу, и обратно к голове.
— Легкий ожог, — сказала парикмахерша. — Но вы гляньте, какая красота. Ну, подруга, волосы у вас струятся, как у белой!
Волосы у Ифемелу теперь висели, а не торчали, прямые, гладкие, разделенные пробором, и чуть загибались к подбородку. Ушел задор. Она себя не узнала. Салон покинула чуть ли не в скорби; пока парикмахерша гладила утюжком концы прядей, запах горелого, чего-то живого, которое умирало, а не должно было, навеял на Ифемелу ощущение утраты. Кёрт, поглядев на нее, сделал неопределенное лицо.
— Тебе самой нравится, детка? — спросил он.
— Судя по всему, тебе — нет, — проговорила она.
Он ничего не сказал. Потянулся погладить ее по волосам, словно это могло исправить его к ним отношение.
Она оттолкнула его.
— Ай. Осторожнее. У меня небольшой ожог от выпрямителя.
— Что?
— Ничего страшного. В Нигерии я к этому привыкла. Смотри.
Она показала ему келоидный рубец за ухом, маленькое яростное вздутие кожи, которое она заработала, когда тетя Уджу выпрямляла ей волосы плойкой, еще в школе.
— Отогни ухо, — приговаривала тетя Уджу, и Ифемелу оттопыривала ухо, напряженно, не дыша, в ужасе от раскаленной докрасна плойки, только что снятой с плиты, но воодушевленная будущим плеском прямых волос. И однажды ее все же прижгло — она чуть дернулась, рука у тети Уджу тоже, и раскаленный металл опалил кожу за ухом.
— О господи, — проговорил Кёрт, распахнув глаза. Он настоял, чтобы ему дали осторожно осмотреть ее череп — проверить, сильно ли она пострадала. — О господи.
Его ужас придал ей больше беспокойства, чем обычно. Она никогда не чувствовала такой близости с Кёртом, как в тот раз, сидя на кровати неподвижно, уткнувшись лицом ему в рубашку, аромат умягчителя проникал в нос, а Кёрт бережно раздвигал свежевыпрямленные пряди.
— Зачем ты это с собой делаешь? У тебя роскошные волосы, когда в косах. А когда ты их расплела в тот раз и оставила как есть? Еще шикарнее, такие они густые, круть.
— Мои густые крутые волосы были бы кстати, подайся я на подпевки в джаз-бэнд, а на этом собеседовании надо выглядеть профессионально, а «профессионально» означает «лучше всего прямые», но если уж кудрявые, то как у белых — крупными завитками или волнами, но не курчавыми во все стороны.
— Это ж, бля, ужас как неправильно, что ты должна это делать.
Ночью она ворочалась, пытаясь поудобнее пристроить голову на подушке. Через два дня на коже черепа образовались струпья. Через три дня из них начал сочиться гной. Кёрт настаивал на враче, а она смеялась над ним. Заживет, сказала она, — и зажило. Позднее, после того как она со свистом проскочила собеседование и женщина, говорившая с ней, пожала ей руку и сказала, что Ифемелу «чудесно подходит» компании, она задумалась, сочла бы эта женщина так же, если б Ифемелу вошла в кабинет со своим густым, курчавым, богоданным нимбом волос — с афро.
Родителям про то, как она получила эту работу, Ифемелу не доложила; отец сказал:
— Никаких сомнений, что ты преуспеешь. Америка создает возможности, чтобы люди процветали. Нигерии, само собой, есть чему поучиться.
А мама, услышав от Ифемелу, что через несколько лет та, возможно, станет американской гражданкой, запела.
КАК ЧЕРНОМУ НЕАМЕРИКАНЦУ ПОНЯТЬ АМЕРИКУ: К ЧЕМУ СТРЕМЯТСЯ БАСПЫ?
У профессора Крепыша есть коллега, приглашенный лектор-еврей с густым акцентом из какой-то европейской страны, где большинство людей принимает на завтрак стакан антисемитизма. И вот профессор Крепыш рассказывает о гражданских правах, а этот еврей и говорит: «Черные не страдали так, как евреи». Профессор Крепыш возражает: «Да ну же, у нас тут что, олимпийские состязания по угнетению?»
Профессор-еврей не понял выражения, а «олимпийские состязания по угнетению» — такой специальный оборот, употребляемый американцами-либералами, чтобы вы почувствовали себя бестолочью и заткнулись. Однако олимпийские состязания по угнетению — они идут на самом деле. Американские расовые меньшинства — черные, латиноамериканцы, азиаты и евреи — все хавают говно от белых, говно разных сортов, но тем не менее говно. Каждый втайне считает, что ему достается худшее. Так вот, нету Объединенной Лиги Угнетенных. Впрочем, все остальные думают, будто они лучше черных, потому что, ну, они не черные. Возьмем, например, Лили, испаноговорящую женщину с кофейной кожей, черноволосую, она прибиралась в доме у моей тетки в новоанглийском городке. Спеси у нее было выше крыши. Неуважительная, убирала скверно, требовала чего-то. Моя тетя считала, что ей не нравилось работать у черных. Прежде чем наконец уже уволить ее, тетя сказала: «Тупая женщина, она думает, что она белая». Белизна, таким образом, то, к чему стремятся. Не все, конечно (прошу комментаторов воздержаться от очевидных заявлений), но многие меньшинства питают противоречивое стремление к белизне БАСПов или, точнее, к привилегиям белизны БАСПов. Бледная кожа им, вероятно, не нравится, зато им точно по нраву заходить в магазин и не получать себе на хвост парня-охранника. Ненавидеть Гоя и Жрать Его Тоже, как говорил великий Филип Рот.
[121] Если все в Америке стремятся быть БАСПами, к чему же тогда стремятся сами БАСПы? Кто-нибудь в курсе?
