Глава 20
Ифемелу полюбила Балтимор — за его лоскутное обаяние, за улицы угасшей славы, за фермерский рынок, появлявшийся по выходным под мостом, пышущий зелеными овощами, пухлобокими фруктами и праведными душами, — но все же не так, как свою первую зазнобу, Филадельфию, город, сжимавший историю в нежных объятиях. Когда Ифемелу приехала в Балтимор, зная, что будет здесь жить, а не просто в гости к Кёрту, она сочла этот город заброшенным и для любви непригодным. Здания лепились друг к другу линялыми, сутулыми рядами, а по занюханным углам хохлилась публика в дутых куртках, черные и блеклые люди ждали автобусов, воздух вокруг них туманился мраком. Многие шоферы у вокзала были эфиопами или пенджабцами.
Ее таксист-эфиоп сказал:
— Не пойму, что у вас за акцент. Вы откуда?
— Из Нигерии.
— Из Нигерии? Вы совсем на африканку не похожи.
— Почему же я не похожа на африканку?
— Потому что у вас блузка слишком в обтяжку.
— Ничего не слишком.
— Я думал, вы с Тринидада или откуда-то оттуда. — Он смотрел в зеркало заднего вида осуждающе и озабоченно. — Будьте очень осторожны, иначе Америка вас испортит.
Когда годы спустя она сочиняла пост в блоге «О раздорах в рядах черных неамериканцев в Америке», то рассказала об этом таксисте, но изложила это как чью-то чужую историю, тщательно стараясь не намекать, африканка она или с Карибов, поскольку ее читатели не знали, кто она в самом деле.
Она рассказала о таксисте Кёрту, о том, как его искренность взбесила ее и как она сходила в привокзальный туалет — проверить, и впрямь ли слишком в обтяжку сидит на ней розовая блузка с длинным рукавом. Кёрт хохотал до упаду. Эту историю он полюбил, среди прочих, выкладывать друзьям. Она и впрямь пошла в туалет на вокзале — проверять блузку! Друзья у него были под стать ему самому — солнечные, богатые люди, которых будоражила блестящая поверхность вещей. Друзья ей нравились, и она чувствовала, что нравится им. Для них она была интересной, необычной — она говорила что думала, в лоб. Они ждали от нее определенного поведения и прощали ей определенные жесты, потому что она иностранка. Однажды, сидя с ними в баре, она услышала, как Кёрт разговаривал с Брэдом и произнес слово «трепло». Ифемелу поразило это слово, до чего оно неисправимо американское. Трепло. Это слово ей и в голову не приходило. Поняв это, она осознала, что Кёрт и его друзья в некотором смысле никогда не станут для нее постижимы.
Она сняла квартиру в Чарлз-Виллидж, однокомнатную, со старыми деревянными полами, хотя могла бы жить и с Кёртом: большая часть ее одежды была в его увешанной зеркалами гардеробной. Теперь они виделись каждый день, а не только по выходным, и она разглядела в нем новые пласты, до чего трудно ему было находиться в покое, просто пребывать в покое, не думая, чем бы дальше заняться, до чего он привык сбрасывать штаны и оставлять их на полу на несколько дней, пока не придет домработница. Их жизнь полнилась планами, которые он напридумывал, — Косумель на одну ночь, Лондон на длинные выходные, — и она время от времени брала такси в пятницу вечером, чтобы встретить его в аэропорту.
— Клёво, а? — спрашивал он, и она соглашалась: клёво, да. Он вечно придумывал, что бы еще такого сделать, а она говорила ему, что для нее это редкость, она выросла не в делании, а в бытии. Быстро добавляла, впрочем, что ей все нравится, потому что ей взаправду нравилось, и она понимала, до чего важно ему это слышать.
В постели он беспокоился.
— Тебе так нравится? Тебе со мной приятно? — спрашивал он то и дело. И она говорила «да», по правде, но чувствовала, что он не всегда ей верил, или же эта вера длилась недолго, а затем ему вновь требовалось подтверждение. Было в нем что-то легче эго, но темнее неуверенности, чему нужна была постоянная подпитка, полировка, вощение.
* * *
И тут у нее начали выпадать волосы на висках. Она купала их в насыщенных, густых ополаскивателях и сидела на ингаляторах, пока вода не собиралась каплями у нее на шее. Линия волос тем не менее с каждым днем сдвигалась все дальше.
— Это все химия, — сказала ей Вамбуи. — Ты в курсе, что там в выпрямители кладут? Эта дрянь тебя убить может. Надо волосы отрезать и отрастить натуральные.
Волосы у самой Вамбуи теперь были в коротких дредах, которые Ифемелу не нравились: она считала их жидкими и редкими, миловидному лицу Вамбуи они не шли.
— Не хочу дреды, — сказала она.
— Так не обязательно дреды же. Носи афро или косы, как раньше. С натуральными волосами много чего сделать можно.
— Не могу же взять и отстричь волосы, — проговорила Ифемелу.
— Выпрямлять волосы все равно что в тюрьме сидеть. Ты взаперти. Твои волосы тобой управляют. Ты сегодня не пошла с Кёртом побегать, потому что не хочешь пропотеть эту прямизну. На том снимке, что ты мне послала, в лодке, ты волосы спрятала. Ты вечно воюешь, чтобы твои волосы вели себя так, как им не положено. Если отпустишь свои и будешь о них заботиться как следует, не будут выпадать, как сейчас. Могу помочь состричь их, хоть сейчас. Не о чем тут заморачиваться.
Вамбуи была такая уверенная, так убеждала. Ифемелу нашла ножницы. Вамбуи состригла ей волосы, оставила два дюйма — новую поросль со времен последнего выпрямления. Ифемелу глянула в зеркало. Сплошные глаза, огромная голова. Смотрелась она в лучшем случае как мальчишка, а в худшем — как насекомое.
— Я такая уродина, аж самой страшно.
— Красавица ты. Костная структура отлично видна теперь. Ты просто не привыкла к себе такой. Привыкнешь, — сказала Вамбуи.
Ифемелу все глядела и глядела в зеркало. Что она натворила? Она выглядела незавершенной, словно волосы, короткие, щетинистые, требовали внимания, чтобы с ними что-нибудь сделали — еще. Вамбуи ушла, и Ифемелу отправилась в аптеку, нацепив бейсболку Кёрта. Купила масла и умащения, применила одно за другим на влажные волосы, затем — на сухие, желая, чтобы случилось неведомое чудо. Что-нибудь, что угодно, чтобы ее волосы ей понравились. Подумала купить парик, но от париков сплошная тревога, вечная угроза, что слетит с головы. Она решила, что структурообразователь распустит пружинистые колечки, выгладит курчавость хоть немножко, но структурообразователь — тот же выпрямитель, только помягче, и от дождя все равно придется прятаться.
Кёрт сказал ей:
— Брось дергаться, детка. Круто и смело смотришься на самом деле.
— Не хочу я, чтобы прическа у меня была смелой.
— В смысле, стильно, шикарно. — Он примолк. — Красиво.
— Просто вылитый мальчишка.
Кёрт промолчал. Была в выражении его лица скрытая веселость, как будто он не понимал, с чего она расстраивается, но лучше об этом не заикаться.
На следующий день она сказалась больной и забралась обратно в постель.
