— Я Винсент, — сказал Обинзе, когда они встретились в подсобке.
— Я Ди. — Молчание. — Нет, ты не англичанин, сможешь произнести, значит. Мое настоящее имя — Дуэрдиньито, но англичане, они не могут, поэтому зовут меня Ди.
— Дуэрдиньито, — повторил Обинзе.
— Да! — Восторженная улыбка. Неприметная связь инородцев. Они поговорили, опорожняя пылесосы, об Олимпийских играх 1996 года, Обинзе злорадствовал, что Нигерия победила Бразилию, а следом и Аргентину.
— Кану
[151] молодец, что уж там, — сказал Дуэрдиньито. — Но Нигерии повезло.
Обинзе ежевечерне был покрыт химической пылью. В ушах оседал какой-то песок. Обинзе, прибираясь, старался не дышать глубоко — страшился опасности в воздухе, пока его управляющий не сказал, что он уволен по сокращению штата. Следующая работа — временная замена в компании, доставлявшей кухни, неделю за неделей сидеть рядом с белыми шоферами, которые звали его «поденщиком», нескончаемые стройки, грохот, каски, таскание деревяшек по длинным лестницам, никакой помощи, никакой благодарности. В том, как шоферы ездили с ним молча, и в их тоне, когда они говорили «поденщик», Обинзе ощущал их неприязнь. Однажды, когда он споткнулся и упал на колено, да так сильно, что обратно к грузовику хромал, шофер сказал остальным на складе: «Коленке его амба, потому что он мумба-юмба!» — и все рассмеялись. Это злобствование задевало, но лишь самую малость — Обинзе было важно, что он зарабатывал четыре фунта в час, в сверхурочные — и того больше, а когда его отправили на другой склад доставки в Западном Тёрреке, он забеспокоился, что там ему не достанется сверхурочных.
Начальник нового склада выглядел как архетип англичанина, каким Обинзе его себе представлял: высокий, тощий, волосы песочного цвета, глаза голубые. Но оказался улыбчивым, а в воображении Обинзе англичане не улыбались. Звали его Роем Снеллом. Он энергично потряс Обинзе руку.
— Так, Винсент, ты из Африки? — спросил он, показывая Обинзе склад размером с футбольное поле, куда просторнее предыдущего, и всюду грузили машины, расплющенные картонные коробки складывали в глубокую яму, переговаривались люди.
— Да. Я родился в Бирмингеме, в Нигерию меня привезли, когда мне было шесть. — Они с Илобой решили, что такая история — самая убедительная.
— А чего вернулся сюда? Плохи дела в Нигерии?
— Просто хотел попробовать, не лучше ли будет здесь.
Рой Снелл кивнул. Он показался человеком, для которого определение «славный» будет всегда в самый раз.
— Сегодня будешь работать с Найджелом, он наш младшенький, — сказал он, показывая на мужчину с бледным рыхлым телом, колючими темными волосами и едва ли не херувимским личиком. — Думаю, тебе тут понравится, малец Винни! — Переход от Винсента к мальцу Винни занял у него пять минут, и в последующие месяцы, когда они играли в пинг-понг во время обеденных перерывов, Рой говорил остальным: «Надо мне забороть мальца Винни, ну хоть раз!» И все прыскали и повторяли за ним: «мальца Винни».
Обинзе веселило, до чего рьяно пролистывали эти мужики свои газеты по утрам — и вперялись в фото большегрудой женщины, изучали ее, будто невероятно интересный предмет, хотя этот снимок ничем не отличался от картинки в предыдущий день или на прошлой неделе. Разговоры у них, пока ждали погрузки, вечно крутились вокруг машин, футбола и, главное, женщин, каждый рассказывал байки чересчур завиральные и чересчур похожие на то, что уже было доложено днем раньше или неделю назад, и всякий раз они поминали «штанишки» — «деваха засветила штанишки», — и Обинзе веселился еще больше, поскольку в нигерийском английском «штанишками» называли в первую очередь шорты, а не исподнее, и он представлял этих пышных женщин в скверно сидящих шортах-хаки, какие он носил в младших классах средней школы.
По утрам Рой Снелл приветствовал его на работе тычком в живот.
— Малец Винни! Все путем? Все путем? — спрашивал он. Он всегда вписывал Обинзе на задания, за которые лучше платили, всегда спрашивал, не хочет ли он поработать в выходные, а это вдвое больше денег, всегда интересовался девушками. Словно Рой к нему как-то по-особенному проникся, и была в этом и опека, и доброта.
— Ты ж ни разу не перепихнулся, как в Британию приехал, а, малец Винни? Могу дать тебе номерок одной девахи, — предложил Рой как-то раз.
— У меня дома девушка, — сказал Обинзе.
— Чего ж плохого в перепихоне-то?
Кое-кто рядом заржал.
— Моя девушка умеет колдовство, — сказал Обинзе.
Рой счел это еще более смешным, чем казалось Обинзе. Он хохотал, уняться не мог.
— Она, значит, по ведьмовству, а? Ладно, никаких тогда тебе перепихонов. Всегда хотел поехать в Африку, малец Винни. Думаю, возьму отпуск и дерну в Нигерию, когда ты туда соберешься. Покажешь мне окрестности, найдешь мне каких-нибудь нигерийских девах, малец Винни, но никакого ведьмовства!
— Да, можно.
— О, с тобой точно можно! Вид у тебя такой, будто ты знаешь, что к чему с девахами, — сказал Рой и прописал Обинзе еще один тычок в живот.
Рой часто ставил Обинзе работать с Найджелом — возможно, потому, что они были самыми младшими на весь склад. В то первое утро Обинзе заметил, что другие мужчины, пившие кофе из бумажных стаканчиков и глазевшие в график на доске, кто с кем работает, над Найджелом смеялись. У Найджела не было бровей, и участки чуть розоватой кожи там, где полагалось быть бровям, придавали его пухлому лицу незавершенный, призрачный вид.
— Я в пабе напился вдрызг, и мои кореша сбрили мне брови, — сказал Найджел Обинзе, словно извиняясь, когда они жали друг другу руки.
— Никаких тебе перепихонов, пока брови не отрастишь, кореш, — выкрикнул один из работяг, когда Найджел с Обинзе направились к грузовику.
Обинзе привязал в глубине стиральные машины, затянул стропы до звона, а затем влез в кабину и изучил карту — поискал кратчайшие маршруты до адреса доставки. Найджел резко входил в повороты и бормотал о том, как нынче люди водят. На светофоре достал из сумки, которую держал у ног, бутылку одеколона, попрыскал себе на шею и предложил Обинзе.
— Нет, спасибо, — сказал Обинзе. Найджел пожал плечами. Через несколько дней предложил еще раз. В кабине от запаха этого одеколона было не продохнуть, и Обинзе по временам глубоко втягивал свежий воздух из окошка.
— Ты ж недавно из Африки. Лондонских видов не видел, кореш, а? — спрашивал Найджел.
— Верно, — говорил Обинзе.
И вот так, после ранних доставок в Центральном Лондоне, Найджел взялся прокатить Обинзе — показал ему Букингемский дворец, Тауэрский мост, а попутно всю дорогу болтал об артрите своей матери и о титьках своей подруги Хейли. Чтобы полностью разобраться, что говорит Найджел, ушло кое-какое время — из-за его акцента, который был еще более искаженной версией акцентов тех, с кем Обинзе работал: всякое слово вывихнуто и растянуто так, что на выходе получалось что-то совсем другое. Как-то раз Найджел сказал «мужской», а Обинзе послышалось «морской», а когда Обинзе наконец понял, что Найджел имел в виду, тот рассмеялся и сказал:
