— Темно-синий! — довольно повторила Стелла, перебирая названия цветов. Темно-синий! Бирюзовый! До чего же милый мальчик. А завтра вернутся дети — поймут ли они ее? Едва ли. — Положи свои сокровища на подоконник, я там освободила местечко, а письмо мы передадим Уильяму, он будет рад. Он очень по ней скучал, когда она уехала.
Она перевела взгляд на Марту, которая гадала: что известно Стелле, а о чем та не догадывается?
— А он дома? — с любопытством спросила Марта. Кора вернулась домой поздно вечером, когда уже похолодало, и какая-то ошалевшая, как пьяная, но алкоголем от нее не пахло. «Мы отлично прогулялись, бог знает сколько прошли», — сказала она, свернулась калачиком в кресле и мгновенно заснула.
— В саду. Пошел кормить Магога — если, конечно, сумеет ее отыскать. Джо завтра вернется, тут же побежит в сад, а потом примется нас расспрашивать, чем мы кормили козу на завтрак да не скучает ли та по Крэкнеллу. Быть может, вы сходите передадите ему письмо? — Стелла еле заметно подмигнула Фрэнсису. Тот понял, что новый друг хочет поговорить с ним с глазу на глаз, и на сердце у него стало тепло.
— Я хотел вам кое-что рассказать, — начал он, едва Марта ушла. Он встал, где ему велели, не ближе, навытяжку, не смея пошевелиться от сознания важности того, о чем собирался сообщить Стелле.
— Я уж догадалась, — ответила та. «Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне!»
[52] Скоро приедут ее дети, а пока к ней пришел этот мальчик, и она обняла бы его, если бы смела, — иногда, глядя на свои руки, она буквально видела, как любовь сочится из всех пор. — Так в чем дело? Мне недолго осталось, так что говори поскорее, не тяни.
— Я ослушался маму, — с опаской признался Фрэнсис. Он не считал это грехом, но знал, что большинство взрослых относится к этому с неодобрением.
— Вот как, — ответила Стелла. — Ну да не печалься. Христос пришел призвать не праведников, а грешников к покаянию.
[53]
Фрэнсис об этом не знал, но, успокоившись, что его не заругают, придвинулся ближе и сказал, ощупывая медную пуговицу в кармане:
— Я сегодня встал в половину шестого, пошел на солончак и встретил там Бэнкса. Был густой туман. Я думал, вдруг его увижу. Змея. Напасть. Того, кто притаился в реке. Говорят, будто его нашли, но я этого не видел и потому не верю.
— Ах вот оно что! Мой давний враг, змей, мой противник! — Глаза Стеллы заблестели, лихорадочный румянец залил не только щеки, но и лоб; она подалась вперед и доверительно проговорила: — Знаешь, ведь я его слышу. Его шепот. Я все записываю.
Она перелистала голубую тетрадь, нашла нужную страницу, протянула Фрэнсису, и он увидел два аккуратных столбца, исписанных одной и той же строчкой: «ПОРА НЕ ПОРА ИДУ СО ДВОРА».
— Вот видишь, — добавила Стелла и подумала: уж не напугала ли она мальчика? — Я всегда говорила, мы с тобой понимаем друг друга. Они нас обманули. Я знаю своего врага. На него можно найти управу. Не впервой.
Она опустила взгляд на свои ладони: уж не язвы ли проступают там, где линия ума пересекается с линией судьбы? Стелла показала руки Фрэнсису, но он ничего не заметил.
— Ну вот, — продолжил он, — туман стоял такой густой, что ничего толком не было видно, но потом я услышал шум и заметил его. — Фрэнсис вскинул руку, словно из-под стола вот-вот выползет змей. — Он был большой, темный и шевелился. Если бы я хотел, я мог бы попасть в него камнем! Я стоял, смотрел, смотрел, звал Бэнкса, но он не пришел. Потом туман чуть рассеялся, и я понял, что это.
И он рассказал о том, что увидел, и как рассмеялся, и как потом туман и прилив поглотили то, что он увидел. Стелла недоверчиво ахнула, и Фрэнсис огорчился: он так и думал, что она ему не поверит. Но миссис Рэнсом вдруг рассмеялась и никак не могла остановиться. Глядя на нее, Фрэнсис вспомнил, как отец однажды схватился за горло, словно надеялся, что так удастся утихомирить недуг. К болезни отца он относился с любопытством, но без страха, сейчас же, заметив слезы на глазах Стеллы, расплакался. Быть может, нужно ей помочь? Фрэнсис принес стакан воды. Стелла успокоилась, благодарно отпила глоток, а потом, сложив руки на коленях, спросила:
— Ну так что же, Фрэнки? Как нам быть?
— Надо им показать, — ответил он. — Пойдем и всем покажем.
— Показать, — повторила она, — ну да: осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом…
[54] — Она промокнула бисерины пота, усеявшие ложбинку над верхней губой. — Народ, ходящий во тьме, увидит свет великий!
[55] Мы избавим их от всех скорбей, — подай-ка мне тетрадку и перо; язык мой — трость скорописца!
[56] Садись рядышком, — она похлопала по свободному месту рядом с собой, Фрэнсис забрался с ногами на кушетку и, прислонившись к Стелле, смотрел, как она листает тетрадку в кляксах синих чернил, — я тебе покажу, как мы с тобой поступим.
И, позабыв о минутной слабости, Стелла принялась рисовать, излучая бодрость и целеустремленность.
— Настал мой час, — приговаривала она, — пески утекают, я слышу, меня призывают! Я по щиколотку в морской воде…
Фрэнсис не знал, что делать: бить ли тревогу, звать ли на помощь Марту? У Стеллы дрожали руки, слова путались, точно нити ярких бус, зрачки расширились. Но тут Стелла протянула руку, обняла его, и Фрэнсис, не выносивший робкие материны попытки его приласкать, прильнул к ее хрупкому телу, почувствовал тепло, исходившее от плеча, изгиб ее тонкой шеи.
— Без тебя я не справлюсь, — призналась она, — одной мне это не под силу, а кто еще меня поймет, кроме тебя? Кто еще мне поможет?
И она рассказала, что придумала. Любой другой ребенок испугался бы, а то и разревелся, но Фрэнсис, едва Стелла достала тетрадь и объяснила ему, что нужно делать, впервые в жизни почувствовал: наконец-то он кому-то нужен, по-настоящему, а не потому, что взрослый исполняет свой долг. Его охватило новое ощущение, и он решил, что обдумает это позже, оставшись один, — возможно, это была гордость.
— Когда приступим? — спросил он. Стелла вырвала страницы из тетради (Фрэнсис восхитился, как тщательно и с какой заботой она распланировала все, что нужно будет сделать) и сунула ему в карман.
— Завтра, — ответила она. — После того, как я повидаюсь с детьми. Поможешь? Обещаешь?
— Помогу, — сказал он. — Обещаю.
* * *
Марта в саду наблюдала, как Уилл пытается надеть на Магога праздничный венок, который когда-то висел на двери дома. Растолстевшая на объедках коза упиралась, то и дело стряхивала венок и так угрюмо смотрела на Уилла, как будто хотела сказать: а вот Крэкнелл никогда бы не додумался до такого бесчинства. Поморгав глазами со зрачками-щелочками, коза неспешно ушла в дальний конец сада.
