При мысли о маме у Джоанны екнуло сердце. У Эмброузов все было не так. Кэтрин Эмброуз была добра, но не как Стелла, в комнате было уютно, но не так, как устроила бы Стелла. Обед подавали слишком рано и на неправильных тарелках, а на подоконнике не хватало узамбарских фиалок. Кэтрин смеялась не тому, чему нужно, а чему нужно, тому не смеялась, и за ужином пили молоко, а не ромашковый чай. В первое время Джоанну от тоски охватывала тупая боль, она писала маме каждый день, и чернила не раз расплывались от слез. По ночам девочка засыпала, лишь представив, что внизу, на кухне, сидит белокурая хрупкая женщина в платье с голубой каймой. Но воспоминания стремительно тускнели. Ответные письма дышали горячей любовью, пестрели странными фразами, однако в них почти никогда не упоминалось о том, о чем писала Джоанна. Затем письма стали реже, а когда приходили, чем-то напоминали религиозные брошюры, которые женщины в толстых коричневых чулках раздавали у станции метро на Оксфорд-стрит. Джоанна не знала, что и думать. За считанные недели она превратилась в лондонскую барышню, освоилась в метро и омнибусах, привыкла смотреть в глаза продавщицам в «Харродс» и твердо знала, где лучше покупать тетради и карандаши. Олдуинтер теперь казался ей крохотным, грязным, скучным, а таинственный змей превратился в пугало огородное, глупую тварь, которую и бояться не стоит. Она скучала по отцу, но не тосковала в разлуке и считала, что им обоим это пойдет на пользу. Джоанна прочла «Маленьких женщин» и полагала, что если уж Джо Марч сумела некоторое время обходиться без отца, то и ей это под силу. Она была черства, как все подростки, это ее и спасало. И лишь порой, заметив на земле воронье перышко или паука, окутывавшего муху белым саваном, вспоминала и былое увлечение магией, и рыжеволосую подружку, и на мгновение ее охватывали тоска и чувство вины.
Так было и в ту минуту. Она взглянула на развалины дома, увидела калеку и сидевшего по-турецки на мраморном цоколе оборвыша, который склонился над листом бумаги, ахнула и, высвободившись из объятий брата, очертя голову бросилась через дорогу, мелькнула в свете фонарей омнибуса и тут же скрылась за группой туристов преклонного возраста, направлявшихся в музей замка.
— Джоанна! — не помня себя от ужаса, крикнула Кэтрин. Она металась по краю тротуара, стараясь и угнаться за девочкой, и не дать мальчишкам выскочить на мостовую, а Чарльз, непоколебимо уверенный в том, что ни одно транспортное средство в Эссексе не посмеет обрызгать грязью его алый сюртук, спокойно и неторопливо направился к развалинам и в изумлении увидел, как Джоанна кричит на калеку и осыпает его ударами.
— Что вы сделали с Наоми! — вопила она. — Что вы сделали с ее чудесными волосами!
Чарльз встал между нищим и Джоанной и примирительно произнес:
— Джоанна, я как никто восхищаюсь твоей решительностью, но сейчас, боюсь, ты перешла все границы. Прошу прощения, сэр, за выходку моей… в самом деле, Джо, как прикажешь тебя называть? Прошу прощения за это беспардонное нападение! Позвольте мне загладить ошибку.
В перевернутую шляпу Тейлора посыпались монеты; мужчины пожали друг другу руки.
— А теперь объясни, дитя мое, — продолжил Чарльз, страстно желая оказаться где угодно, только не здесь, — что за бес в тебя вселился?
Но Джоанна не слушала. Она уставилась на тощего парнишку в грязной курточке, щеки побелели, и на лице ее читалась то детская боль, то взрослая ярость. Парнишка стоял, потупясь. Чарльз озадаченно протянул Джоанне руку, но она, даже не обратив на это внимание, чуть ли не орала, подавив на миг плач:
— Все говорили, что ты воровала в лавке, а я им сказала, что ты бы никогда так не сделала, а когда ты исчезла, мы решили, что во всем виновата напасть, а ты, оказывается, все это время была здесь! Наоми Бэнкс, у меня руки чешутся дать тебе тумака!
На мгновение показалось, что Джоанна сейчас исполнит угрозу, но вместо этого она бросилась к парнишке, который, как догадался Чарльз, был вовсе никакой и не парнишка, а худенькая девочка с коротко остриженными, торчавшими во все стороны медными кудряшкам. Она надменно скрестила руки на груди и отступила от заходившейся в рыданиях Джоанны.
— Напасть? — произнес Тейлор и снова пожалел, что не завел собаку. — Воровство? Мой Рыжик? Признаться, — он перемешал монеты в шляпе, — я ничего не понимаю.
— Позволю себе предположить, — ответил Чарльз, — что ваш коллега, видимо, ввел вас в заблуждение: на самом деле это девица, зовут ее Наоми, она давняя знакомая Джоанны.
А сверх этого он и сам ничего не знал, поскольку никто ему не рассказывал, что у рыбака пропала дочь. Рыжая девочка, исчерпав запас гордости, всхлипнула и бросилась в объятия подруги.
— Я хотела вернуться домой, честно-честно, но мне было так страшно у реки, да и все равно я там никому не нужна! — Наоми отстранилась и бросила на Джоанну сердитый взгляд. Ресницы ее слиплись от слез. — Ты расхотела со мной дружить, все меня боялись из-за того, что я натворила в школе, и еще этот, в воде, а я ведь не специально, я сама не знаю, как так получилось, я так испугалась, что смеялась и смеялась и не могла остановиться…
— Ну что же ты, Рыжик, — вставил Тейлор, более-менее сообразив, что к чему, — разве я о тебе плохо заботился?
Он лукаво покосился на Чарльза, и тот кинул в его бездонную шляпу еще пару монет.
— Это все из-за меня, это я во всем виновата, я плохая подруга…
— Нет, это все из-за той женщины! — перебила Наоми. — Как она приехала, так все пошло наперекосяк. Это она его выпустила! Она выпустила чудище в реку!
— Ты разве не слышала? — спросила Джоанна и с удивлением обнаружила, что уже переросла подругу. Она обняла Наоми и положила ее голову себе на плечо. — Его больше нет, никакого змея нет и в помине и не было никогда, это была всего-навсего рыба, огромная, и она сдохла в реке, — поедем домой, Наоми. — Она поцеловала подругу в замурзанную щеку с дорожками от слез и почувствовала на губах пыль с развалин и городскую сажу. — Разве ты не соскучилась по папе?
Тут Наоми вновь расплакалась, но не бурно, как ребенок, а тихонько и безутешно, как взрослая женщина. Наконец к ним подошла Кэтрин Эмброуз, ведя за руку Джона и Джеймса, и увидела, что Джоанна восседает на мраморном цоколе, точно скорбящая Богоматерь, с худенькой девчушкой в обнимку, и вполголоса напевает какое-то детское заклинание.
— Боюсь, — проговорил Чарльз, бросив взгляд на часы, — мы обзавелись еще одним ребенком.
11
Стелла в голубом будуаре услышала, что идут дети, она узнала и стук ботинок Джона на пороге, и осторожную поступь Джеймса, представила, как Джоанна сбросит пальто и, длинноногая, во весь дух побежит к ней. Но первым в дверях показался Уилл, улыбаясь так, словно принес подарки, и торжественно объявил:
— Дорогая, а вот и они! Дети вернулись, вытянулись, как телеграфные столбы. — И добавил тише, Джоанне: — Только осторожно: она слабее, чем кажется.
Джоанна боялась застать мать на одре болезни, иссохшую, с землистым лицом, бессильно теребящую одеяло, но Стелла сияла, как звезда, глаза ее блестели, на щеках румянец. По случаю приезда детей шею украшали три ряда бирюзовых бус, а плечи покрывала шаль, по которой порхали голубые бабочки.
