Стелла, как всегда, радуется жизни больше, чем муж; ей кажется, будто она медленно снимается с якоря и поднимает паруса. Она скучает по детям, порой не понимает, отчего, задыхаясь, хватается за край кровати, так что белеют костяшки, — от болезни ли, от тоски, — но (говорит она) и волосы у них на голове все сочтены, и если ни одна из малых птиц не упадет на землю без воли Отца небесного,
[63] тем паче Он позаботится о том, чтобы Джон не попал в Лондоне под омнибус.
О Змее (а Стелла о нем вспоминает, хоть и редко) она думает с жалостью, позабыв, что это всего лишь персть, древо и страх. «Бедняжка, — вздыхает она, — где ему тягаться со мной!» Порой, раскапризничавшись, Стелла ищет свою тетрадь в голубой обложке, исписанную синими чернилами, но та сгинула в волне прилива, и все ее нити и волокна растворились в темном Блэкуотере.
Уилл каждый день гуляет в полях, где пробиваются всходы озимой пшеницы, такие тонкие и мягкие, что ему кажется, будто он шагает меж отрезов зеленого бархата. Усилием, от которого, боится Уилл, однажды остановится сердце, он отгоняет образ Коры, пока не выберется из Олдуинтера, и уж там, в голом лесу, у дороги на Колчестер, на топком берегу Блэкуотера думает о ней. Он извлекает ее на свет божий, словно прятал под пальто, и рассматривает в лучах солнца и жемчужной осенней луны, вертит в руках: кто она ему, в конце концов? И никак не может найти ответа. Он не скучает по ней — она и так неотступно с ним, в желтом лишайнике, покрывающем голые ветви буков, в скользнувшей над самой кроной дуба пустельге, трясущей расправленным хвостом. Дойдя до зеленой лестницы, ныне поблекшей, облепленной грязью, он вспоминает, как нетерпеливо Кора тянула вверх подол платья, вспоминает ее вкус и вновь испытывает блаженство, о, конечно; но это не конец и не высшая точка. Это было бы слишком ничтожно и просто! Правда же в том (а он по-прежнему поборник правды), что, попытайся он сейчас определить, кто же она ему, не нашел бы более точного, более честного слова, чем «друг».
Потому-то он и не пишет ей: не испытывает в этом нужды. Она подает ему знаки — в перистых облаках в вышине, в заимствованных и подаренных словечках, в завитке шрама на его щеке, — и он представляет, как отвечает ей. Их разговоры продолжаются в медленном кружении крылаток, облетающих с белых кленов.
Кора Сиборн
Фоулис-стрит, 11
Лондон
Милый Уилл,
Вот я и снова на Фоулис-стрит, и я совсем одна.
Марта теперь живет у Эдварда — полужена, полутоварищ, — но она по-прежнему со мной, в запахе лимона на моей подушке, в том, как сложены тарелки. Фрэнки уехал в школу и пишет мне, чего прежде за ним не водилось. Письма его коротки, а почерк аккуратный, как газетный шрифт. Подписывается он следующим образом: «ТВОЙ СЫН ФРЭНСИС», — неужто боится, что я забуду? Люк поправляется, хотя больше ради Спенсера, чем ради меня. Надеюсь, скоро их всех увижу.
Я слоняюсь из комнаты в комнату, стаскиваю с мебели чехлы, глажу каждый стул и стол. Обитаю в основном на кухне, здесь всегда горит плита, я рисую, пишу, составляю каталог привезенных из Эссекса сокровищ. Впрочем, они довольно скудны: аммонит, обломки зубов да идеально белая устричная раковина, — но уж что нашла, то мое.
На ужин съедаю яйцо, запиваю «Гиннессом», читаю Бронте, Харди, Данте, Китса, Генри Джеймса и Конан Дойла. Делаю пометки на страницах и ловлю себя на том, что подчеркиваю те фрагменты, которые Вы тоже отметили бы; на полях рисую змея с большими сильными крыльями, чтобы мог летать.
Мне хорошо одной. Хочу — ношу старые ботинки и мужское пальто, хочу — наряжаюсь в шелка, кому какое дело. Уж точно не мне.
Вчера утром гуляла по Кларкенуэллу, стояла у железной решетки, под которой течет Флит, слушала ее шум и представляла, будто это журчат все реки, которые я знаю: исток Флита в Хэмпстеде, где я играла в детстве, и широкая Темза, и Блэкуотер с его тайнами, которые не стоят того, чтобы их хранить.
Затем я мыслями перенеслась на побережье Эссекса, на галечный берег и болота, ощутила на губах соленый ветер, по вкусу похожий на устриц, и почувствовала, что сердце разрывается, как тогда, на зеленой лестнице в темном лесу, как сейчас; что-то ушло, что-то пришло.
Солнце за окном согревает мне спину. Я слышу, как чирикают зяблики. Я разбита и склеена, мне все хочется и ничего не нужно, я люблю Вас и прекрасно себя чувствую без Вас.
И все равно — приезжайте скорее!
КОРА СИБОРН.
От автора
Я многим обязана книгам, которые открыли мне дверь в Викторианскую эпоху, настолько похожую на наше время, что мне кажется, будто я все помню.
Inventing the Victorians (2002) Мэтью Свита опровергает представление о тех временах, как о ханжеской поре, когда все подчинялось требованиям религии и невообразимым правилам хорошего тона; он показывает нам девятнадцатый век с его универмагами, известными торговыми марками, сексуальными аппетитами и любовью ко всему незнакомому.
Малоизвестная книга безымянного приходского священника из Эссекса, Man’s Age in the World According to Holy Scripture and Science (1865), доказывает, что не все представители духовенства считали, что вера и разум несовместимы. По-моему, она вполне могла бы стоять на полке у Уильяма Рэнсома.
В исследовании Victorian Homes (1974) Дэвид Рубинштейн рассматривает рассказы современников о жилищных кризисах той поры, корыстных домовладельцах, неподъемной арендной плате и бюрократии; читаешь все это словно материал в завтрашней газете. Статью The Bitter Cry of Outcast London (1883) преподобного Эндрю Мирнза можно найти онлайн. Автор проводит сомнительные параллели между бедностью и падением нравов, и читателю его аргументы наверняка покажутся знакомыми по выступлениям современных политиков.
Тем, кто думает, будто женщины Викторианской эпохи впадали в депрессию от одного лишь взгляда мужа с пышными бакенбардами, советую прочитать биографию Элеоноры Маркс, написанную Рейчел Холмс (2013). В предисловии автор говорит: «Феминизм начался в 1870-х, а не в 1970-х».
За исследование методов лечения туберкулеза (и в особенности его воздействия на мозг) хочу поблагодарить Хелен Байнам — и за письма, и за книгу Spitting Blood (2002). The Sick Rose (2014) Ричарда Барнетта показывает нам, что в болезни и страданиях можно отыскать пугающую красоту.
Великолепная работа Роя Портера The Greatest Benefit to Mankind: A Medical History of Humanity from Antiquity to the Present (1999), написанная им история хирургии Blood and Guts (2003), а также A Surgical Revolution (2007) Питера Джонса помогли мне лучше представить мышление и работу доктора Гаррета. И если в этом романе встречаются какие-то неточности или упущения в том, что касается медицины (и вообще чего бы то ни было), то виновата только я.
