Ветер ревел вовсю, дождь лил, как из ведра, часовые укрылись в своих будках, плюнув на охрану крепости.
Через двадцать шагов наша троица добралась до ступенек, что вели к потерне.
– Нужна будет лестница, – заметила матушка Фент. – Тут есть одна, у пристройки, которая сейчас на ремонте, рядом с часовней. Николя, сбегай принеси!
Здоровенный малый скрылся в темноте – и скоро вернулся с приставной лестницей.
– Ступай первым, – велела старуха. – Откроешь потерну и спустишь лестницу.
Николя повиновался.
Послышался скрежет ключа в замочной скважине и скрип петельных крючьев. Потерна отворилась. Лестница скользнула вдоль стены и уперлась в землю.
– А теперь, добрый отец, – обратилась к монаху матушка Фент, – прошу вас, скажите, что ему делать дальше.
И, обращаясь уже к сыну, прибавила:
– Слушай святого отца, Николя, да заруби все себе на носу.
– Сын мой, – сказал монах, – переберитесь с фонарем через ров. Когда окажетесь на другой стороне, пройдите вперед на триста пятьдесят шагов… а потом обшарьте все кругом, стараясь держать фонарь ближе к земле… Так, в конце концов, вы непременно заметите, как в траве что-то блестит. Остановитесь и соберите все золотые, их там много, а когда набьете карманы до отказа и увидите, что ничего блестящего на земле больше не осталось, возвращайтесь обратно.
– Все уразумел? – спросила матушка Фент.
– Да, – ответил Николя.
– Тогда ступай, да поживей!
Детина сдвинулся было с места, но остановился.
– А это сколько – много?.. – задумавшись, полюбопытствовал он.
– Целая куча!
– Тогда мне надобно дать не одну монетку… а две!
– Ладно, ладно, получишь свое, только ступай скорее!
Николя споро полез вниз по лестнице, и, пока спускался, было слышно, как он бормочет, разговаривая сам с собой:
– Да этого хватит аж на четыре сотни стаканов.
Вскоре он уже перебрался на другую сторону откоса и в слабом отсвете фонаря двинулся в направлении, которое указал ему святой отец.
Монах остался наедине с матушкой Фент. Примостившись на последней ступеньке у потерны, он оперся левой рукой на верхнюю перекладину приставной лестницы. Старуха, перегнувшись через проем потерны, выглядывала наружу, чтобы сподручнее было следить за тем, как поспешает ее сынок.
Между тем Николя был уже довольно далеко.
Вдруг сквозь вой ветра и монотонный, беспрерывный шум дождя, прямо за спиной матушки Фент, грянул громкий свист – едва ли похожий на человеческий.
Старуха, вздрогнув, обернулась.
– Святой отец! – воскликнула она. – Боже мой, что вы такое делаете?..
– То же, добрая женщина, что и вы. Сижу и жду.
– А этот жуткий свист?
– Я ничего не слышал.
Кабатчица в ужасе отпрянула.
– Не может быть!.. – пролепетала она. – По-моему…
Она не договорила.
Свистнули еще раз, так же, как и в первый, – старуха запнулась на полуслове… однако теперь свистели у основания лестницы.
– Отец мой, отец мой, – пробормотала она, – а сейчас слыхали?
– Ни звука, дочь моя, – снова ответил монах.
– Мне страшно.
– Отчего же, дочь моя?
– Чудно как-то…
– Что-то не пойму я вас.
Тут свистнули третий раз.
И уже как будто у подножия лестницы.
– Ах, – вскричала кабатчица, – мы пропали!.. Бежим скорей!..
И она было кинулась вверх по неотесанным каменным ступеням лестницы, но монах, резко поднявшись, преградил ей дорогу.
– Уймись, женщина! – велел ей он низким, звонким голосом. – Уймись же! Божье правосудие грядет!..
Он схватил старуху за руку и удерживал ее мертвой хваткой.
У несчастной подкосились ноги – и она осела на ступеньку.
Вслед за тем над приставной лестницей показался человек – он будто вырос в проеме потерны, за ним – другой, потом еще десять… и еще…
Во тьме было видно, как сверкали эфесы их шпаг и рукоятки пистолетов.
– Давайте сюда! – говорил монах каждому из них. – Сюда!..
Вдруг с крепостной стены послышался крик:
– К оружию!
Ему вторил выстрел из мушкета.
Везде и всюду поднялся невообразимый гвалт – было ясно, что замок захвачен неприятелем.
Монах отпустил руку старухи, распрямился во весь рост, сорвал фальшивую бороду, скрывавшую часть его лица, развязал веревку, скинул с себя рясу и швырнул все это подальше.
– Товарищи, – громогласно крикнул он, – вперед!
Ошеломленная кабатчица простонала:
– Сжальтесь… именем Неба, пощадите!
Лжемонах повернулся к ней.
– Женщина, – молвил он, – возвращайтесь к себе и ничего не бойтесь. Вам не причинят зла – ни вам, ни вашему сыну, даю слово!
– Слово… но кто вы такой?
– Я капитан Лакюзон.
И Жан-Клод Прост кинулся вверх по ступеням, а кабатчица, изумляясь дерзкой и успешной вылазке горцев и храня верность стародавней своей привычке молниеносно откликаться на перемену событий, крикнула ему вдогонку:
– Да здравствует Лакюзон! Да здравствуют коники!..
XXVI. Заложник
Мы оставили кардинала со священником в замковой часовне в ту самую минуту, когда раздался третий свист и когда Маркиз, простерев сложенные руки к распятию, воскликнул: «Господи Боже мой! Ты воздаешь мне больше, чем я просил… Слава тебе! Слава!..»
– Что происходит? – прерывисто дыша, проговорил Ришелье. – Что там за странные крики?
– Монсеньор, – отвечал Маркиз, – воспяньте же и вы духом и возблагодарите всемогущего Господа, ибо в Его руках жизнь королей и министров, равно как пастырей и обездоленных, и вот Он пришел спасти вас!
– Что вы хотите этим сказать? – удивился кардинал.
– Я хочу сказать, монсеньор, что если бы Господь не внушил вам помиловать меня и нынче же вечером вы приказали бы меня казнить, вам теперь осталось бы жить от силы несколько минут.
– Да вы рехнулись! – воскликнул кардинал.
– Нет, монсеньор, ибо, пока я с вами говорю, в Блетранском замке распоряжается уже не всесильный министр французского короля.
– А кто же?
– Капитан Лакюзон.
Густые брови Ришелье сошлись вместе, лоб нахмурился, лицо приняло грозное выражение.
