Она не получила полной свободы, зато теперь по крайней мере у нее появилась возможность видеть солнце и вдыхать свежий воздух.
XXIX. Мать и дочь
Бланш де Миребель, удерживая Эглантину на руках и с нечеловеческой силой прижимая ее к груди, живо взбежала по лестнице в свою комнату, а вернее, темницу, и уложила так и не пришедшую в себя девушку на постель.
И тут ее разум пронизал безумный страх, отчего она содрогнулась всем телом.
«А вдруг она умерла! – пролепетала несчастная женщина. – Что, если она и впрямь мертва!..»
Тогда она упала на колени перед постелью и припала ухом к груди Эглантины, пытаясь уловить биение ее сердца, хотя бы малейшие признаки жизни в ее теле. Сердце девушки билось ровно – и бедная мать вздохнула с облегчением.
Но на смену первому беспокойству тут же пришли другие тревоги.
Женщина вдруг подумала, что сир де Монтегю с приспешниками наверняка уже хватились девушки и пустились на ее розыски, чтобы узнать, куда она подевалась, а может, они даже заподозрили, что она укрылась в Игольной башне и вот-вот нагрянут…
«Ах, – вздохнула Бланш, чувствуя, как от одной этой мысли ее охватывает настоящее безумие, – ах, они убьют сначала меня, а потом ее!..»
И она принялась забрасывать тело дочери простынями и одеялами, надеясь, что это послужит ей какой-никакой защитой и укроет ее от посторонних глаз. Потом, встав у этой кучи, накрывшей дорогое сердцу сокровище, женщина приняла грозный вид, поклявшись себе защищать свое дитя до последнего вздоха.
Впрочем, скоро ей стало ясно, что владетель замка не знает, где оказалась Эглантина, и тогда ею овладела безграничная радость, впервые переполнившая ее душу после стольких лет мытарств и отчаяния.
Материнский инстинкт, доселе забытый, вдруг пробудился в ней с неукротимой силой.
Она разгребла кучу покрывал, под которыми спрятала Эглантину, обхватила девушку руками, уложила себе на колени и принялась качать, как укачивают младенцев, называя ее всеми ласковыми и нежными словами, которые могут прийти в голову только молодой матери, баюкающей дитя.
От ее поцелуев и ласки Эглантина пошевелилась. Она пробыла без сознания около часа – и теперь мало-помалу приходила в себя.
– Где я? – пока еще слабым голосом проговорила она, озираясь кругом в кромешной тьме.
В то же самое время к ней вернулась память. Девушка вспомнила призрака, который вдруг возник перед ней, когда Лакюзон хотел вывести ее из замка. От леденящего ужаса, пронзившего ее при этом воспоминании, она вскрикнула, стремясь высвободиться из обхвативших ее рук, и собралась с последними силами, чтобы бежать.
Бланш нутром почувствовала, что девушка напугана, и постаралась ее успокоить. Она опустилась перед Эглантиной на колени, взяла ее за обе руки и принялась целовать их, омывая слезами; при этом она с мольбой и бесконечной нежностью шептала:
– О дитя мое, дорогое, возлюбленное дитя!.. Во имя Неба, не бойся…
И девушка скоро успокоилась – не столько благодаря этим словам, потому что они казались ей бессмысленными, сколько благодаря тому, как они были произнесены. Ей подумалось, что такой трогательный, такой глубоко взволнованный голос не может принадлежать лживому человеку, и она прошептала в ответ:
– Но кто вы и почему называете меня своим дитя?
– Ах! – воскликнула Бланш, вновь заключая трепещущую Эглантину в объятия. – Кто я?.. Твоя мать!..
– Моя мать? – переспросила девушка с глубочайшим недоумением.
– Да, да, да, твоя мать… мать! Я люблю тебя больше, чем Господь отвел любить человеку… и отдала бы свою жизнь за один-единственный день твоей жизни… Целых восемнадцать лет я оплакивала тебя, отчаиваясь при одной лишь жестокой мысли, что умру, так и не увидив тебя… Да, я твоя мать… мать!
– Как бы мне хотелоссь вам верить, – прошептала Эглантина, – но, увы.
– А ты разве не веришь?
– Как же мне верить, если вы говорите то, чего не может быть.
– Не может быть?.. Почему?
– Моя мать умерла, и это случилось давным-давно.
– Кто тебе такое сказал?
– Мой отец.
Бланш снова ужаснулась. Неужели она ошиблась?.. Неужели девушка, которую она прижимала к сердцу, и впрямь не ее дочь?.. Неужели человек, вверивший девушку ее заботам, вольно или невольно обманул ее?..
Она обратилась душой к Богу, ибо только он мог дать ей сил справиться со столь жестоким разочарованием.
Тогда дрожащим голосом она спросила:
– Как ваше имя, дитя мое?
– Эглантина.
– А как зовут вашего отца?
– Пьер Прост, из деревни Лонгшомуа.
– Он ведь врач, не так ли?
– Да, и во всей округе его еще называют врачом бедняков.
– Сколько же вам лет?
– Восемнадцать.
– Вы знали свою мать?
– Нет. Мне сказали – она умерла, когда произвела меня на свет.
– А вы случайно не видели у вашего отца одну безделушку… золотой медальон, с розочкой, выложенной алмазами?
– Видела, и довольно часто… из-за того медальона меня и назвали Эглантиной.
– В таком случае вы, может, помните и день своего рождения?
– Да. Я родилась в ночь на 17 января 1620-го…
Девушка не успела договорить последнее слово, как вдруг из горла Бланш вырвался глухой крик радости. Она уже нисколько не сомневалась: ведь теперь у нее появилось бесспорное доказательство. К тому же она вспомнила и последние слова капитана Лакюзона: «Вот дитя, родившееся в ночь на 17 января 1620 года. Вот ваша дочь, ее зовут Эглантина. Она думает, что ее мать умерла, а… врач бедняков – ее отец. Примите же ее! Спрячьте и сберегите!.. Я Жан-Клод Прост… я капитан Лакюзон. Скоро я вернусь за вами обеими…»
Из этих слов было ясно, что Эглантина ничего не знает о своем рождении. Было ясно и то, что от нее хотели это скрыть во что бы то ни стало, – и человеку, которого она считала своим отцом, приходилось неизменно повторять, что ее мать давным-давно умерла.
Бланш, разумеется, могла открыть ей глаза на все, о чем девушка до сих пор не подозревала, но, чтобы зажечь огонь счастья в глазах девушки, надо было омрачить ее чистую, невинную душу рассказом о том, как Антид де Монтегю надругался над ее матерью.
И Бланш отказалась от подобной мысли, не посмев осквернить своими воспоминаниями девичью чистоту и невинность.
– Послушай, дитя мое, – через какое-то время промолвила она, – ты действительно моя дочь, и я могла бы тебе это доказать, но пусть лучше это сделают другие, те, кому ты, конечно же, безоговорочно доверяешь… Ведь ты же поверишь Пьеру Просту и капитану Лакюзону, так?
