Маркиз отовсюду слышал одно и то же: «Преподобный погиб!..» И он тут же понял: если не положить конец этим сплетням, на воинов, разом превратившихся в слабых и трусливых зайцев, больше нечего рассчитывать.
Но как в этом беспросветом мраке было доказать, что он, Маркиз, цел и невредим благодаря своей красной мантии и сейчас ни пуля, ни кинжал не страшны ему. Воистину – странное положение для живого человека, не знающего, как доказать, что он жив!..
Напрасно Маркиз кричал: «Я здесь, с вами!» Его слова заглушал все нарастающий ропот горцев, твердивших одно и то же: «Красной мантии больше нет с нами!.. Бог оставил нас!..»
Напрасно и Лакюзон ходил от одного к другому, стараясь разубедить своих бойцов. Суеверный страх, поразивший горцев, сделал их глухими. Они уже не слышали голоса своего командира.
– Что же делать, господи, что делать? – спросил священника капитан.
– Есть только один выход, – живо отвечал тот, – показаться всем в красной мантии.
– Но как?
– Вели зажечь факелы и командуй «на штурм!». Я первым полезу на стену, и тогда, если будет угодно Богу, они все меня увидят.
– Верно, – отозвался Лакюзон, – но тогда и серые вас увидят.
– Не это сейчас важно!
– Вы станете отличной мишенью – на вас тут же обрушится град свинца!
– Неважно! – повторил Маркиз.
И с улыбкой прибавил:
– Ты же знаешь, в красной мантии я неуязвим!
Лакюзон, с тяжелым сердцем и недобрыми предчувствиями, тем не менее внял воле священника.
Он велел зажечь факелы, и, когда их пламя осветило алую мантию Маркиза и горцы, воспрянув духом, дружно закричали от радости, капитан скомандовал «на штурм!».
Воины-повстанцы, в чьих сердцах полное, холодное отчаяние сменилось неудержимым, горячим задором, ринулись к лестницам. Свщенник – первый, Лакюзон – следом за ним.
Из высоких окон замка и бойниц крепостной стены послышался ужасающий грохот.
– Гасить факелы! – крикнул Маркиз. – И вперед! За Лакюзона! За Лакюзона!..
– За Лакюзона! – подхватили горцы и, воодушевленные воинственным кличем, с неудержимой стремительностью полезли на крепостную стену.
Но священник не смог последовать за ними: он упал на руки Лакюзона и Гарба.
– Вы ранены, отец мой? – с тревогой вопросил капитан.
– Да, – ответил Маркиз, – ранен… смертельно… Только никому ни слова, они не должны знать…
Кровь, подступившая к горлу Маркиза из простреленной груди, заглушила его голос. И все же через мгновение он продолжал:
– Слушай, Жан-Клод, наши верят в красную мантию… не обманывай их надежд… они не должны знать, чо Маркиз погиб…
– Погиб!.. – в изумлении повторил Лакюзон. – Нет, нет, не может быть… вы не умрете!.. Вы не можете!..
– Через минуту, – едва слышно продолжал священник, – через минуту все будет кончено… Успокойся, сын мой, и крепись… Похорони меня в Шан-Сарразене, я так хочу… и, главное, пусть могила моя сохранит тайну красной мантии… Боже мой… Господи Боже, защити святое дело, за которое я проливаю кровь… Боже мой, благослови оружие защитников Франш-Конте!
Голос Маркиза потух – тело его сковали предсмертные судороги.
И, однако же, он нашел в себе силы прибавить:
– Твоя рука… сын мой… тайна… прощай…
И он обмяк на руках, которые поддерживали его. И испустил дух.
Лакюзон, подавленный самым тяжким горем, какое он когда-либо переживал, попытался отмахнуться от ужасной яви, как от кошмарного наваждения. Он опустился на колени перед телом Маркиза и приложил руку к его сердцу – но все было кончено… безвозвратно. Это благородное сердце перестало биться.
– Боже мой, – прошептал он, – Боже мой, почему ты не взял меня вместо него? Почему меня оставил в живых?..
Но ему пришлось подавить свою горькую печаль: времени оплакивать невосполнимую утату не было.
Лакюзон повернулся к Гарба.
– Надо исполнить последнюю волю героя, которого больше нет с нами, – сказал ему он. – Надо сохранить тайну красной мантии. Завтра выкопаем Маркизу могилу в Шан-Сарразене. А пока возьми его тело и спрячь где-нибудь в скалах под Игольной башней. А я иду в бой…
Гарба, давясь слезами, пробормотал в ответ что-то невнятное, и капитан, живо взобравшись по одной из лестниц, приставленных к стене, ринулся в самую гущу схватки, завязавшейся на эспланаде. Он крушил серых с неудержимой силой и яростью и при каждом ударе повторял:
– По крайней мере, я отомщу за тебя!..
К тому времени, когда Лакюзон присоединился к своим товарищам, их положение становилось нелегким. Хотя горцев было больше, чем серых, стиснутые в узком пространстве, они не могли развернуться. К тому же их обстреливали из всех зданий, окружавших эспланаду: из окон главного корпуса, казарм и женского дома. Под сплошным огненным натиском преимущество франш-контийцев таяло на глазах. Они не могли перейти в рукопашную, когда неукротимая отвага становилась их главным оружием и склоняла чашу весов в их пользу.
Справедливости ради следует добавить, что и серые бились исправно, честно отрабатывая деньги, полученные от хозяина Замка Орла.
Коротко говоря, преимущество в схватке без устали оспаривалось обоими соперниками, и было трудно сказать, чья в конце концов возьмет, как вдруг совершенно неожиданно случилось событие, полностью изменившее исход сражения.
Внезапно осажденные услыхали у себя за спиной победоносные возгласы, смешавшиеся с криками ужаса. Пальба из окон стала стихать, и ее тут же заглушил боевой клич горцев: «За Лакюзона!.. За Лакюзона!..» – эхом раскатившийся по всему замку.
Серые оказались меж двух огней.
XXXI. Возмездие
Пришло время объяснить причину столь невероятной удачи и столь же внезапного исчезновения Варроза.
Полковник находился вместе с Маркизом и Лакюзоном в первом поясе укреплений, окутанном кромешной тьмой, как вдруг он почувствовал, что кто-то цепко схватил его за руку.
– Что вам нужно? – спросил Варроз.
– Идемте, полковник, – ответил ему приглушенный голос.
– Вы кто?
– Маги…
– О! – удивился Варроз.
– Идемте же! – повторила старуха.
– Куда?
– Туда, где вам следует быть.
– Но, – живо возразил Варроз, – разве мне не следует быть здесь?
– Не так чтоб уж очень, потому что захват замка зависит от того, что вы будете делать дальше…
Маги уже несколько дней кряду исправно доказывала свою безоговорочную преданность борьбе за свободу Франш-Конте, служа верой и правдой этому святому делу, – и Варроз после недолгих колебаний согласился пойти с нею.
