С этой минуты мысли Пьера Проста отвратились от земных дел: душа его оторвалась от всего, что было связано с этим миром, и теперь он, проживший свой век праведником, готовился к одному – к смерти.
– Когда ко мне пришлют обещанного исповедника? – спросил он у одного из стражников, которые отвели его обратно в темницу.
– Нынче ночью, – ответил солдат.
Настала ночь – все звуки дневной суеты, раздававшиеся под сводами просторных помещений аббатства и слабым, отдаленным эхом доносившиеся до узника, мало-помалу стихли.
К полуночи Пьер Прост уже мог расслышать только медленные, монотонные шаги караульного, ходившего взад-вперед возле двери узкого низенького «каменного мешка», где, лежа на куче соломы, пленник дожидался прихода священника, своего утешителя.
Шли часы, но ничего не происходило.
Пьер Прост уже начал опасаться, что Черная Маска, остерегавшийся всего и вся, изменил свое решение и исповедник не придет.
Наконец немногим позже трех часов утра узнику послышался вроде как отдаленный шум, и угасшая было надежда вернулась к Пьеру вновь. Он оперся на локоть и, затаив дыхание, весь обратился в слух.
И вот шум послышался уже более отчетливо. К «каменному мешку» приближались шаги нескольких человек.
«Не может быть, чтобы это был палач, – подумал Пьер Прост. – Тогда, может, священник?..»
Шаги стихли. В замке заскрежетал ключ – лязгнул затвор – дверь отворилась.
На пороге появился монах в сопровождении двух солдат – у одного из них в руке была лампа.
– Это он и есть, – сказал солдат монаху, указывая на Пьера Проста и ставя лампу на пол. – Времени у вас час, так что скорей исповедуйте его и отпустите ему грехи.
И они с товарищем вышли, с усмешками и нарочито громким скрежетом снова запирая дверь на ключ.
– О, отец мой, – проговорил Пьер Прост, сложив руки, – я ждал вас и взывал к вам, как обреченный на смерть узник ждет, взывая к жизни и свободе.
– И я действительно верну вам жизнь и свободу, – ответил монах тихим голосом, который вверг узника в дрожь.
– Кто же вы? – спросил он, задыхаясь от волнения.
– Тише! – проговорил монах. – Тише! Знайте, за этой дверью, хоть она и закрыта, наверняка есть уши – они ловят каждое наше слово.
И, подняв одной рукой лампу, которую швед оставил на каменном полу, священник поднес ее к своему лицу, а другой рукой отбросил назад капюшон, скрывавший до сих пор его черты.
– Жан-Клод… – пробормотал Пьер Прост, – ты… мальчик мой… ты здесь!
– Тише, дядя, – повторил капитан, – одно неосторожное, громкое слово, и мы оба пропали.
– Так, значит, это правда, дорогой ты мой… – продолжал узник с нескрываемым волнением… – ты не мог оставить меня умирать, не дав мне в последнее утешение обнять тебя еще раз! О, благодарю тебя, благодарю! Вот так ты обрадовал меня! Отныне мне и смерть не страшна!
– Говорю же, дядюшка, я верну вам жизнь и свободу.
– Свободу!.. Жизнь!.. – вторил ему Пьер Прост. – Неужели это возможно? Ведь через несколько часов – или не знаешь? – вынесенный мне приговор должны привести в исполнение.
– Через несколько часов, дядюшка, те, кто вас приговорил, окажутся на вашем месте. Бог милостив!
– Но как?
– Не спрашивайте, у нас очень мало времени. Только одно скажу: надейтесь! – и даже когда вы окажетесь на костре, за частоколом огня и в клубах дыма, я снова скажу: надейтесь!.. А сейчас, дядюшка, нельзя упустить ни одной мелочи. Господь держит в руках жизнь человеческую, но Он же способен и нарушить даже самые благие и, казалось бы, успешные начинания. Когда-то вы говорили мне про некую страшную тайну, которую храните, и велели мне прийти к вам, чтобы узнать ее, если вам будет угрожать смертельная опасность. Так вот, опасность уже нависла над вами, потому я здесь и готов выслушать вас.
– Тогда слушай и постарайся, чтобы тайна эта обратилась в твоих крепких руках в оружие против человека, обрекшего меня на смерть! Этот самый человек, в чем я ничуть не сомневаюсь, как бы больно это ни было, состоит в числе самых грозных врагов свободы Франш-Конте.
– Кто он?
– Черная Маска, – ответил Пьер Прост.
– Как! – в изумлении вскричал молодой человек. – Неужто Черная Маска сыграл какую-то роль в вашей жизни?
– Да, мальчик мой, и не только в моей, но и в жизни моей семьи, к которой принадлежишь и ты.
– Странно… – прошептал Лакюзон.
– Да, но куда более странно другое, во что ты вряд ли поверишь. Впрочем, скоро ты все узнаешь и увидишь: в событиях, о которых я собираюсь тебе рассказать, правда будто нарочно обретает самые прихотливые формы. Да уже по первым словам ты сможешь судить об остальном: Эглантина мне не родная дочь!..
Капитан воззрился на Пьера Проста с таким видом, который определенно означал только одно: уж не помрачился ли у вас рассудок, дядюшка?
Между тем врач обездоленных ничуть не стушевался под взглядом племянника, лишь слегка покачал головой и сказал:
– Нет, мальчик мой, я в здравом уме, хотя на мою долю выпали столь тяжкие испытания, что любой, и покрепче моего, мог бы запросто помешаться умом. Сейчас увидишь. Но, поскольку, как ты сам говоришь, у нас очень мало времени, позволь я буду говорить, а ты не станешь меня перебивать: ведь очень важно, чтобы ты узнал мою тайну от начала до конца.
Капитан согласно кивнул, и Пьер Прост повел свой торопливый рассказ начиная с событий, произошедших в ночь на 17 января 1620 года и знакомых читателю из пролога нашей книги.
– …В течение двух лет после той жуткой ночи, – сказал он в заключение, – ничто не нарушало безмятежного покоя, которым я наслаждался в моем маленьком домике в Лонгшомуа. Хотя призраки из прошлого то и дело являлись мне… По ночам я вдруг просыпался от внезапных приступов ужаса, и мне всякий раз чудилось, будто мою постель и колыбельку с Эглантиной обступают кровопийцы… Мне казалось, что рано или поздно Черная Маска пожалеет, что доверился мне, и решит раз и навсегда похоронить тайну, единственным хранителем которой был я. Это убеждение, поселившееся в моей голове, как навязчивая мысль, терзало меня беспрестанно. Впрочем, боялся-то я не за себя, а за дорогую моему сердцу малютку, которую полюбил всей душой и окружил поистине отцовской любовью. И вот, поклявшись во что бы то ни стало избавиться от бесконечных тревог, я решился покинуть родные края, окружив свой отъезд, а вернее, бегство, непроницаемым покровом тайны.
Я разыскал брата – твоего отца, Жан-Клод. Я поведал ему о своих скорбных делах, хотя истинную их подоплеку раскрывать не стал. Сказал только, что ушел ночью, а дом бросил без призора. Я попросил его притвориться, будто он, как и все, ни сном ни духом не знает, где я собираюсь затаиться, а после, по прошествии года или двух, постепенно и половчее распустить слух, что я умер.
