– Что, уже заутреня? – пролепетал он, протирая глаза. – А по мне, так вроде рановато еще… Все торопишься, братец мой пономарь.
– Ну как, Жан-Клод? – оживленно спросил преподобный Маркиз.
Капитан вместо ответа приложил палец к губам, показывая взглядом на Мало. Будто желая тем самым сказать: «Ни слова, не при монахе же…»
Затем, обращаясь уже к святому отцу, он прибавил:
– Еще раз благодарю вас, брат мой, вы оказали всем нам великую услугу, и мы этого никогда не забудем, уж поверьте! А теперь забирайте назад вашу рясу и возвращайтесь без оглядки в ратушу. Ваш настоятель, верно, уже волнуется, что вас так долго нет. И позвольте дать вам один добрый совет, последовав которому вы точно не раскаетесь.
– К советам завсегда стоит прислушиваться, особенно к добрым, – ответил монах. – Так я слушаю вас, капитан, и мотаю на ус.
– Что ж, брат мой, запритесь поскорей на все замки и запоры да не вздумайте любопытства ради, на свое несчастье, объявиться нынче утром на площади Людовика XI, чтобы поглазеть на казнь Пьера Проста.
– Довольно, капитан, имеющий уши да услышит. Я за дверь ни ногой, и носа не высуну, а ежели все сладится, чего я желаю, то я уж от души гряну «Gaudeamus igitur!..»
[33]
С этими словами брат Мало переоблачился в свою рясу, нахлобучил капюшон и, откланявшись, покинул дом на главной улице.
Как только за ним закрылась дверь, преподобный Маркиз воскликнул:
– Ты виделся с дядей?
– Да, я ему все рассказал, так что он ждет нас и надеется оказаться на свободе.
– И не напрасно, – подтвердил Варроз.
– Э, – спросил священник, – а что за тайну он хотел тебе поведать?
– Она касается всех нас, – ответил капитан, – и, думаю, поможет нам выйти на след чудовищной измены.
– Измены? – переспросил Маркиз.
– Да, ибо скоро мы точно узнаем, что за злой гений скрывается за черной маской.
– Ах, – в крайнем удивлении промолвил священник, – так, значит, дядя говорил с тобой о Черной Маске?
– И он рассказал мне достаточно, чтобы я убедился в одном: этот человек, этот презренный негодяй, ради какой-то тайной корысти снюхавшийся с нашими врагами, – один из именитейших сеньоров в здешних краях.
– Так кто же он, этот сеньор?
– Скоро узнаем, преподобный Маркиз. Узнаем, клянусь!
– У тебя есть доказательства, подозрения?
– Подозрений нет, зато есть доказательства.
– Какие?
– Слушайте!
Коротко пересказав изумленным, не на шутку встревоженным товарищам слова Пьера Проста и показав им медальон, украшенный бриллиантовой розой, Лакюзон сорвал железную цепочку, обрамлявшую его шляпу, прицепил к ней медальон, повесил его себе на шею и с чувством прибавил:
– Пусть эта вещица сверкает на моей груди до тех пор, пока я не отыщу след бедной женщины, которой когда-то принадлежала эта роза, и, если понадобится, я обыщу все замки в трех округах, пока на своде в одном из них не найду след окровавленной ладони.
– В таком случае, – с глубочайшим волнением проговорил Рауль де Шан-д’Ивер, – отправляйтесь в Замок Орла. Там и найдете то, что ищете.
– Что! – в один голос вскричали полковник Варроз и преподобный Маркиз. – Вы обвиняете Антида де Монтегю?
– Да, – отвечал Рауль, – и капитан Лакюзон скажет вам – почему.
– Рауль, – резко заметил Лакюзон, – глядите! Нынче ночью вы рассказали мне о постылых злодеяниях, совершенных против сира де Миребэля и его дочери, против вашего отца и вас самого, и вы считаете, что их зачинщиком был владетель Замка Орла. Так вот, я признаю, что ваши тяжкие подозрения действительно могут быть правдой. Но я сказал вам, и вы, конечно, это помните, что сегодня Антид де Монтегю стал самым твердым оплотом нашей борьбы за свободу. Когда-то, не исключаю, ревность, жажда мести и могли толкнуть владетеля Замка Орла на неблагонравные поступки, но за это он ответит сполна перед Богом. И если двадцать лет тому человеком в черной маске был Антид де Монтегю, то будьте уверены, как и мы, что сегодня под такой же маской скрывается совсем другой человек. И я призываю в свидетели преподобного Маркиза и полконика Варроза…
– Что до меня, – ответил Варроз, – я думаю и скажу то же, что и Жан-Клод.
– А я, – в свою очередь вставил преподобный Маркиз, – замечу, что патриотические настроения Антида де Монтегю и его преданность нашему делу не подлежат ни малейшему сомнению.
– И что вы на это ответите, Рауль? – спросил Лакюзон.
– Только одно, капитан, и я вам уже это говорил нынче ночью: я подожду.
После его слов наступило долгое молчание.
Наконец его нарушил Лакюзон:
– Который час?
– Только что пробило шесть, – ответил священник.
– В таком случае, – сказал капитан, – у нас еще есть время обсудить и другие дела. Быть может, они не столь великие, как судьба нашей земли, но и не менее важные. А поговорить я хочу об Эглантине.
Рауль де Шан-д’Ивер смекнул, что вопрос касается и его тоже, – он вздрогнул, щеки и лоб его на мгновение покрылись ярким румянцем.
Лакюзон был единственным, кто заметил его взволнованность, и, обращаясь к Варрозу с Маркизом, продолжал:
– Не кажется ли вам, что именно сейчас необходимо и полезно открыть Эглантине тайну ее рождения? И, поскольку у нее нет родни, не будет ли благородно и своевременно сказать ей, что мы с нею не родственники – что тот, кого она почитала за родного отца, и тот, кого считала своим братом, чужие ей люди?
– Нет, ни в коем разе! – вскричал Маркиз. – В этом нет ни необходимости, ни благородства. Пусть бедное дитя не ведает того, что стало известно нам, и пусть пребывает в своем неведении как можно дольше. Таково мое мнение.
– И мое, – сказал Варроз.
– Чудесно! – продолжал Лакюзон. – Стало быть, так и порешим. Но есть еще один вопрос, не менее важный.
– Какой?
– Вот какой: скоро нам предстоит сделать ставку в страшной игре, где на кону будет не только жизнь моего дядюшки, но и жизнь нас троих. Мы должны выиграть, и, думаю, так оно и будет – я в этом почти уверен. Но нужно все предусмотреть: ведь если один шанс из ста будет против нас, мы можем потерпеть поражение. Через два часа мы либо победим, либо умрем…
– Такое нам не впервой, как мне кажется, – прервал его Варроз.
– Прошу прощения, полковник, но не так уж часто случалось нам троим рисковать вместе. А вернее – никогда, и так до сего дня, пока смертельная опасность не нависла не только над нами, но и над Пьером Простом. И я клоню вот к чему: если мы падем в бою, если нынче вечером ни один из нас не выживет, что тогда будет с Эглантиной, ведь она останется совсем одна, об этом вы подумали?
