С полдюжины горожан, оказавшихся посмышленее других, сразу разглядели Гарба и Железную Ногу среди этой кучки спокойных зевак. Они тихонько перешептывались друг с дружкой: «Тут того и гляди заварится каша!» – и спешили незаметно покинуть площадь Людовика XI, решив переждать грядущие события в домашней тиши.
Между тем процессия продвигалась все дальше нарочито медленно, так, чтобы все могли рассмотреть ее в мельчайших подробностях и хорошенько запомнить увиденное. Пьер Прост, с обнаженной головой и связанными за спиной руками, шел решительным, твердым шагом меж двух подразделений солдат под командованием великана Лепинассу. Справа и слева от осужденного следовали палачи в красном, с горящими факелами в руках.
Врач бедняков держался гордо и уверенно – он шел с высоко поднятой головой. Его взгляд, обращенный к толпе, не выражал ни малейшей тревоги: скорее то был взгляд победителя, шествующего торжественным маршем, нежели осужденного, идущего на смерть.
Конечно, Пьер Прост верил храброму Лакюзону и его слову; конечно, он надеялся на обещанное избавление. Но он знал и то, что затея с его освобождением, крайне безрассудная, может провалиться – так что своим спокойствием он был обязан не надежде на спасение, а скорее глубокому внутреннему спокойствию и своей чистой совести, а также твердому желанию показать друзьям и недругам, как умирает праведник.
Притихшая, подавленная толпа в страхе наблюдала за процессией. Даже шведы помалкивали, не находя в себе наглости и смелости измываться над героической стойкостью обреченного на смерть.
Пьеру Просту осталось пройти несколько шагов до первой ступеньки, ведущей на костер.
Вдруг со всех сторон послышался оглушительный ропот – внимание толпы, только что сосредоточенное на осужденном, молниеносно переключилось на другое.
На балконе, до сих пор пустовавшем, появились новые участники драмы, и среди них – странный человек, живая, страшная загадка, давно приковавший к себе внимание франш-контийцев и возбуждавший их неутолимое любопытство.
Всемогущий, таинственный сеньор, дворянин в черной маске стоял неподвижно рядом с графом де Гебрианом, закутавшись в плащ.
– Черная Маска! Черная Маска! – разом повторяли тысячи голосов на площади, и люди взглядом и жестом показывали на мрачного незнакомца, выражая ему свою ненависть и страстное желание мести.
Невозмутимо сносивший огонь этих взглядов, Черная Маска, со скрещенными на груди руками, всем своим видом демонстрировал надменность и пренебрежение к толпе. Разве ему было дело до поднявшегося ропота? Разве ему было дело до ненависти бессильного скопища народа? Он явился сюда, чтобы собственными глазами увидеть: жертва от него никуда не денется. Он явился сюда, чтобы полюбоваться, как в разгорающемся пламени костра будет умирать Пьер Прост – невольный хранителель зловещей тайны. Через несколько минут его мучитель будет доволен. Через несколько минут врач бедняков обратится в пепел…
Это, и только это интересовало Черную Маску. А на остальное ему было наплевать.
Как и все на площади, Пьер Прост поднял глаза и обратил взгляд на балкон. Губы осужденного искривились в презрительной усмешке, он на мгновение остановился и, повернувшись к своему грозному, призрачному врагу, крикнул:
– Гляди, не рано ли празднуешь победу? Тайна той ночи – на 17 января 1620 года – не умрет со мной!
Но его слова утонули в криках толпы – Черная Маска не расслышал ни единого звука, слетевшего с уст приговоренного. Пьер Прост двинулся дальше.
Заминка, о которой мы упомянули лишь коротко, и впрямь продолжалась совсем недолго.
Граф де Гебриан подал знак. И снова грянули барабаны и трубы.
Пьер Прост подошел к ступеням, что вели на костер, и стал твердо подниматься вверх – без помощи палачей, сопровождавших его.
XVII. Костер
Посреди костра возвышался столб с железным ошейником, или обручем. Палачи закрепили кольцо на шее осужденного и оставили одного, прикованного к этому «позорному столбу», установленному на площадке, которая должна была вот-вот превратиться в пылающую печь.
– Ничего не вышло! – прошептал Пьер Прост, обводя долгим, прощальным взглядом примолкшую, мрачную толпу. – Ничего не вышло!..
Оторвавшись мысленно от земли, он перестал думать о тех, кто, казалось, покинул его, и обратился всей душой к Господу.
Один из палачей повернулся к балкону, ожидая дальнейших распоряжений.
Граф де Гебриан переговорил с Черной Маской и подал ожидаемый знак.
Оба палача встряхнули факелами, чтобы раздуть огонь посильнее, и поднесли их к вязанкам хвороста, переложенным сосновыми пнями, из которых был возведен костер.
Вдруг мертвую тишину вспорол пронзительный свист.
Первые ряды толпы тут же заколыхались.
Шведские солдаты, стоявшие кругом и цепью, качнулись под напором горцев, которые, удерживая каждого из них, приставили им к горлу по острому ножу.
В ту же минуту на костер взобрались трое человек, топча походя горящие факелы, народ захлопал в ладоши и закричал от радости, увидев, как рядом с Пьером Простом возник полковник Варроз, потрясавший своей тяжелой шпагой, как преподобный Маркиз сбросил с себя темный плащ, скрывавший его пурпурную мантию, а Лакюзон принялся развязывать цепи ошейника и резать веревки, которыми были стянуты руки осужденного.
Когда капитан покончил со своим делом и когда Пьер Прост, наконец свободный, смог пожать одеревеневшими руками руки своих спасителей, толпа взревела с удвоенной силой, подобно громовому раскату или пушечному выстрелу.
В самом деле, перед взором опьяненной радостью толпы предстало грандиозное, восхитительное зрелище. Он был прекрасен, как песнь «Илиады» или одна из драм старика Корнеля, рыцарский героизм этой троицы, пожертвовавшей собой ради спасения ближнего, вставшей рядом с ним, подобно тройному щиту, и объединенной, согласно данной клятве, одним желанием – спасти осужденного на смерть или умереть вместе с ним.
Варроз, этот рослый, седовласый старик, непоколебимый, как одна из тех гор, что стоят незыблемо, покрытые вечными снегами, замер с гордо вскинутой головой, положив руку на плечо врача обездоленных.
Преподобный Маркиз, воздев глаза к небу в благодарственной молитве, походил на пророка, одержимого решимостью воина. Его бледное лицо сияло в отсветах пурпурной мантии. Одной рукой он поддерживал Пьера Проста, который, казалось, совсем обессилел от нахлынувшего на него чувства свободы.
Перед ними, со шпагой в руке, с радостным и гордым блеском в глазах, с торжественной улыбкой на губах, стоял Лакюзон – он еще никогда не был так силен и так опьянен пламенным чувством победы.
Горцы, грозные и невозмутимые, держа на острие своих ножей жизни растерявшихся солдат, молча наблюдали за происходящим – а на готическом балконе граф де Гебриан и Черная Маска застыли, будто в оцепенении, не веря своим глазам. Толпа уже ревела в полном исступлении:
