Девушка вышла следом.
Едва она переступила через порог, как от порыва ветра, а ночами в здешних горах он всегда крепкий, дверь с шумом захлопнулась.
– Какой же я дурак! – пробормотал Лакюзон. – Силен задним умом, а ведь надо было сперва отодрать эту чертову пружину. Случись тревога – и на нас нападут, деваться некуда. Да и путь назад отрезан… Дурак!.. Дурак набитый!
Однако досада – плохая помощница в делах. Лакюзону пришлось смириться с тем, что случилось, и он прибавил:
– В конце концов, так, наверно, было угодно Богу. Корабли наши сожжены. А нужда – мать дерзости и удачи. Идем!
Он взял Эглантину за руку и с предельной оглядкой повел ее к сводчатому проходу, что выходил на дозорный путь.
Там капитан остановился.
– Надо все предусмотреть, – сказал он и начал снимать веревку, которой обмотался, соорудив себе некое подобие панциря, который прикрывал его от пояса до подмышек. – На дозорном пути караульных мы не встретим, а вот на стене, в том месте, где я думаю спускаться, можем на одного из них и наткнуться. Тогда придется пустить в ход кинжал. Если караульный позовет на помощь, нас загонят в тупик. Тогда я привяжу веревку к ограде, чтоб спустить тебя при первом же сигнале тревоги. А сам постараюсь отбиться и потом как можно скорее тебя догнать…
Тут Лакюзона прервал внезапный, неожиданный шум – капитан содрогнулся.
Это трубили в рог – звук донесся со стороны главных ворот замка.
XI. Водосборник
– Что бы это значило? – прошептал капитан. – И что за гость мог пожаловать в Замок Орла в такой час?
– Прошлой ночью, – отвечала Эглантина, – тоже трубили в охотничий рог, как сейчас, но только позже, за полночь. Потом открылись ворота, и через несколько минут во дворе, где мы сейчас, собралась целая толпа латников и слуг с лошадьми. Думаю, вскорости здесь будет то же самое… Здесь нельзя оставаться. Надо скорее прятаться.
– Но где? Дверь в женскую половину закрыта. А больше бежать некуда.
– Скорей же, скорей! – в страхе бормотала девушка. – Слышишь, скрипят цепи подъемных мостов – их уже опускают.
– Может, еще успеем добраться до крепостной стены?
– Не успеем. Всадники прибудут сюда через дозорный путь и сводчатый проход.
– Что же делать? – спросил капитан, словно обращаясь к самому себе и чувствуя, что их положение становится безнадежным.
Его бросило в дрожь от страха, но не за себя, а за Эглантину.
– Что же делать?.. – повторял он, мечась по Водосборному двору в поисках хоть какого-нибудь выхода, который все никак не мог найти. – Что же?.. Что?..
Вдруг его взгляд упал на отверстие в водосборнике, давшем название этому двору; по кругу оно было огорожено каменной кладкой с железными перилами сверху.
– Мы спасены! – крикнул он.
– Спасены! Но как? – удивилась девушка.
– Монсеньор, помнится, не раз говорил, что даже во время сильнейших ливней вода не поднимается в водосборнике выше двух-трех футов.
– Ну и что?
– А то, – отвечал капитан, хватая лестницу, приставленную к навесу, под которым в непогоду разгружали телеги с провиантом, – что я спущусь внутрь, а никому и в голову не придет, что там кто-то может прятаться. В конце концов, приму прохладную ванну, только и всего. Когда буду внизу, ты отнесешь лестницу на место, а после, когда все уляжется, принесешь ее обратно и спустишь мне.
– А я, – спросила Эглантина, – как же я?
– А ты поднимешься по той лестнице, что ведет на насыпь… решетка там, наверху, открыта. Я недавно сам пролезал через нее. Среди деревьев растут самшитовые кусты. Ты там спрячешься и вернешься, лишь когда все успокоится.
– Но почему бы тебе не пойти со мной, вместо того чтобы лезть в эту каменную дыру?
– У меня есть на то самая серьезная из всех причин. Если, не ровен час, кто заметит – а это вполне возможно, – что ты куда-то подевалась, тебя кинутся искать… И пусть найдут. Пусть снова водворят в твою темницу. Иначе и быть не может, а я тогда уж как-нибудь постараюсь вернуться за тобой во второй раз. Если же, напротив, нас с тобой схватят вдвоем, Антид де Монтегю ни за что не пощадит меня – ведь я его раскусил, – он велит своим слугам убить меня как бешеного пса, и тогда мы с тобой оба пропали.
– Твоя правда, – молвила девушка, – давай быстрее полезай вниз!
Лакюзон, пока объяснял Эглантине что к чему, успел опустить лестницу в водосборник. И после того как услышал ответ девушки, быстро заскользил по перекладинам вниз.
Когда он уже спустился до воды, ему пришла в голову мысль согнуться и ощупать руками стены вокруг: вдруг там окажется какой-нибудь выступ, на котором можно сидеть или стоять, чтобы не опускаться по колено в воду или ил, тем более в такой-то холод.
И случай, как ни странно, снова улыбнулся ему.
Правой рукой он нащупал нечто наподобие карниза, узкого и скользкого, который шел по всему внутреннему кругу водосборника.
– Тяни лестницу! – сказал он, примостившись поудобнее на этом карнизе.
Эглантина повиновалась, и Лакюзон оказался один в странном положении, в какое, думается нам, ни один искатель приключений не попадал за всю свою жизнь, полную всевозможных опасностей. Капитан был крайне обеспокоен тем, как обернется его нежданное вторжение в Замок Орла. Не считая очевидной опасности для Эглантины, как и для него самого, не считая исключительной ответственности, какую он взял на себя, бросив своих верных горцев, в чьих рядах, в случае гибели их предводителя, неизбежно наступит разлад, – мысль об очевидной измене Антида де Монтегю буквально разрывала капитану сердце.
Измена!..
Уже одно это слово порождало череду губительных сомнений. Оно вынуждало остерегаться каждой тени и, хуже того, беспорядочно и необдуманно подозревать самых близких друзей, самых верных товарищей – наконец, всех тех, кому раньше беззаветно и заслуженно доверял!
И то верно, до сих пор всякий, кто считал себя свободным гражданином свободной Франш-Конте, всегда доказывал свое право на это; и ни одна ветка до сих пор не была отломана от этого великого древа. Везде и всюду верность и патриотизм росли и крепли под гордым девизом, начертанным на отороченном горностаевым мехом бретонском гербе: «Potius mori quam fœdari!»
[57].
И вот она рядом – измена!
И первым, кого поразила эта зараза, оказался выше всех: то была правая рука живого символа франш-контийской свободы.
Неужто знать вдруг отошла от героического дела, которое до сих пор поддерживала ценой как своего золота, так и собственной крови?.. Неужели отступничество будет всеобщим?.. И кто знает, не последуют ли другие тлетворному примеру Антида де Монтегю, первого и пока единственного, кто дерзнул поднять уродливое знамя измены?.. Как же теперь крестьянам с равнины и гор, обездоленным и разоренным войной почти до крайности, избежать тайного влияния, во власти которого оказался их богатый и могущественный сеньор?.. Отдав делу служения родины столько сил и веры, казалось бы незыблемых, Антид де Монтегю продался!.. А что, если эта порча, забравшаяся так высоко, сползет ниже и проникнет в самые мелкие кровеносные сосуды, питающие главную народную артерию?
