— Итак, что у вас на уме? — спросил он затем.
Вопреки моим ожиданиям, беседа с ним была столь же безнадежна, что и все остальные разговоры. Я с огромным трудом смог внятно объяснить свое мучительное беспокойство, и хотя Уэйкфилд все понял, но оказался не в состоянии хоть как-то облегчить мои душевные страдания.
— А что вы сами думаете обо всем этом деле? — прямо задал ему вопрос я. — Теперь, когда все улики рассмотрены и суд закончился, как вы воспринимаете приговор суда?
Уэйкфилд посасывал мундштук своей трубки и не торопился с ответом, обдумывая его. Я догадывался, что на самом деле он размышляет о том, какую степень откровенности может себе позволить со мной.
— Что ж, если быть честным до конца, — произнес он, растягивая слова, — я считаю, что это сделал Стюарт. Вы, разумеется, помните мое высказывание, сделанное некоторое время назад, когда я охарактеризовал его как человека, способного на убийство. Да и дело, выстроенное полицией на основе доказательств, выглядело так, что не подкопаешься.
Но гораздо сильнее всяких слов на меня подействовала его манера поведения. В такой же расслабленной позе он мог бы сидеть и наблюдать за простеньким химическим экспериментом. Бросалось в глаза, что казнь Стюарта Феррерса — виновного или нет — очень мало значила для него.
— Так на чем мы остановились? — задумался он. — Казнь ведь назначена уже на завтрашнее утро, не так ли? И вот что всегда крайне интересовало меня: психологическое состояние человека в последние несколько часов перед повешением. Вы, разумеется, читали совершенно потрясающие страницы у Достоевского в «Идиоте», где князь описывает собственные чувства, пережитые при подобных обстоятельствах?
Но мои мысли были слишком заняты сейчас судьбой конкретного человека, приговоренного к смерти.
— А каково мнение Питера? — спросил я.
— Мне, разумеется, и в голову не пришло делиться с ним собственными взглядами, — ответил Уэйкфилд. — Он же, как мне кажется, до сих пор надеется на отмену вердикта в самый последний момент. И, ей-богу, даже у меня не хватило бессердечия лишать его иллюзии.
Мне стало ясно, что за обретением душевного покоя я пришел не по адресу, но отчего-то не хватало энергии подняться и уйти. Уэйкфилд отлично владел искусством красноречия, и его голос в моем нынешнем состоянии сам по себе действовал как болеутоляющее лекарство или наркотик. Он непостижимым образом ухитрился отвлечь от главного предмета размышлений, неотвязно преследовавшего меня все последние недели, и когда вскоре после полуночи я все-таки покинул его дом, то почувствовал, что, может быть, сегодня смогу нормально уснуть. Я ведь договорился о встрече с Бифом рано утром, чтобы вместе с ним отправиться к тюрьме.
Задолго до девяти часов утра в то фатальное утро мы с Бифом уже шли под моросящим дождем к Пентонвильской тюрьме. Улица, по которой мы двигались, отнюдь не была пустынной, но, несмотря на это, производила мрачное впечатление, застроенная сероватыми викторианскими домами с потемневшей и отслаивавшейся штукатуркой фасадов.
Биф хранил молчание, пока мы не остановились рядом с молодым постовым полицейским.
— Где они поднимают черный флаг? — обратился к нему Биф.
— А вам-то что за дело? — грубовато отозвался полисмен.
Сержант откашлялся.
— Я — Биф, бывший сержант полиции, — представился он, — и принимал непосредственное участие в расследовании дела Феррерса, а потому нам хотелось бы узнать, когда все будет кончено. Будьте любезны, укажите нам место, где после казни заключенного принято поднимать черный флаг.
— Вам он будет хорошо виден с противоположной стороны, — бросил констебль все еще недовольным тоном, по всей видимости, не одобряя нашего желания увидеть нечто столь зловещее.
На более широкой, но менее оживленной улице мы застали группу неряшливо одетых людей, явно пришедших сюда с той же целью, что и мы с Бифом. Никого из них мы не знали, и я испытал смесь облегчения и удивления, когда не обнаружил нигде поблизости Питера Феррерса. А небольшая толпа выглядела понурой и продрогшей. Мне подумалось, насколько же сильным должно быть их любопытство, чтобы заставить торчать здесь под дождем и получить мрачное удовлетворение от известия о свершившейся казни жестокого убийцы.
— Как вы считаете, — спросил я у Бифа, — есть еще хоть какой-то шанс? Уэйкфилд сказал мне вчера, что Питер по-прежнему питает смутную надежду на спасение жизни брата. Ведь это не будет беспрецедентным случаем, если начальник тюрьмы в самый последний момент получит новые указания, не так ли?
Биф не ответил, а мгновением позже ухватился за мою руку и указал вверх, где поверх внушавшей трепет стены тюремного здания внезапно взвился небольшой квадрат из черной ткани и затрепетал под порывами ветра на фоне серого неба.
— Стюарта повесили, — сказал он, а потом, отвернувшись в сторону, добавил: — Вероятно, и для меня это тоже означает катастрофу.
Глава 30
Но даже после этого репутацию Бифа (или то, что от нее еще осталось), вероятно, можно было спасти, если бы не его собственное чрезмерное тщеславие. Дня через два после того, как пресса опубликовала скупые колонки информационных сообщений о том, что Стюарт Феррерс, «Сайденхэмский убийца» был повешен, Ангус Брейтуэйт, ведущий криминальный репортер одной из самых популярных газет, узнал об участии Бифа в расследовании. Для репортеров дело не представляло особого интереса, и Брейтуэйт остался глубоко недоволен своими отчетами о нем, как ни пытался насытить их различными малоизвестными подробностями и интимными деталями. Его интервью с Шейлой Бенсон оказалось далеко не столь примечательным, как можно было бы ожидать, и еще меньше удовлетворения принесла ему история Эда Уилсона и Роуз, «пытавшихся построить для себя новую жизнь на руинах этого отвратительного происшествия», хотя именно такие душещипательные статьи особенно нравились читателям его издания.
И тогда Брейтуэйт понял, какая находка для него Биф. Подобно многим другим из нас, кто не просто читает детективные романы, но и пытается изучать изнанку преступного мира, Брейтуэйта постоянно раздражали сюжеты книг, где частные детективы легко и просто выбирались из сложного лабиринта обстоятельств любого дела, распутывали клубок загадок и неизменно вырабатывали единственно правильную версию, приводившую к истине. Его уже давно начали выводить из себя герои таких произведений, будь то Шерлок Холмс, или Блейк, Торндайк, или Мейсон, изначально обреченные на успех. Это уже начинало навевать на столь внимательного читателя, как он, неизбывную скуку. И вдруг совершенно неожиданно ему рассказали о частном сыщике, потерпевшем неудачу. Ощутив огромный прилив энергии, Брейтуэйт заточил свои репортерские карандаши, взял такси и отправился на Лайлак-креснт.
И Биф, разумеется, угодил в расставленную ловушку. Как он плакался мне позже, для него стали привычными беседы с криминальными репортерами провинциальных газет в тех небольших городках, где сержант служил в полиции. Его нисколько не встревожило появление на своем пороге маститого журналиста из крупного столичного издания.
