Кардинал был молодым человеком; отец Мейер даже не помнил себя таким молодым. Светловолосый, голубоглазый, ревностный, полный жизни. Полный Новых Идей для Новой Церкви. Один из тех, кто, по мнению Рима, должен вести его стадо в XXI век.
А отец Мейер, старый и седой, не был таким человеком.
Отец Мейер поднял подбородок.
— Церковь всегда была милосердна к отверженным. Да. Я сделал это.
Лицо кардинала пошло пятнами от гнева. Он открыл рот, бросил быстрый взгляд на увеличивавшуюся толпу и заговорил хриплым, напряженным шепотом:
— Подумайте, что вы сделали, вы, священник! Вы осквернили Тело Господне. Вы насмеялись над святыми таинствами, нарушили свои обеты…
Отец Мейер раскрыл стиснутые ладони.
— Я знаю лишь одно, ваше преосвященство: Обераммергау, моя деревня, деревня моих предков… эта деревня дала обет Богу. И теперь, спустя четыреста лет, мы лишь прикидываемся, будто исполняем этот обет, когда делаем то, что будет сделано сегодня.
Епископ Аренкиль дотронулся до плеча отца Мейера. Сколько раз они сидели вместе дома у священника, пили старый бенедиктин и обсуждали Новые Идеи. Друзья слушали грегорианские песнопения из коллекции отца Мейера, смотрели альбом, где были собраны материалы о Страстях за многие годы. Отец Мейер надеялся, что епископ Аренкиль, по крайней мере, поймет его. Но его друг, увы, принадлежал к Новым Епископам.
— Я думал, что мы уже обсудили все это, Иоганн, — сказал Аренкиль, очевидно поддерживая кардинала. — Это не живые существа. У них нет души. Ватикан высказался по этому вопросу и…
— Ватикан ошибается! — Отец Мейер в отчаянии обернулся к молодому кардиналу. — Все ошибаются. Ваше преосвященство, я провел некоторое время среди этих мертвецов. Я… я чувствую, что это мои прихожане. Это не просто тела, как хочет заставить нас верить наука. Я слышу голоса их сердец, хотя они не могут говорить. Они ищут Отца небесного, как и все мы. Они надеются на любовь, милосердие и справедливость.
— Отец Мейер, — начал кардинал, но в этот момент одинокий голос Пролога, мужчины в простом белом одеянии, с золотой лентой вокруг лба, призвал их к порядку:
— Склонитесь, склонитесь…
Эти слова уже несколько веков подряд звучали над Лугом Страстей, словно жители баварской деревушки Обераммергау снова возобновляли свой договор с Богом: люди обещали разыгрывать пьесу, прославляющую страдания и воскресение Христа — Страсти Господни, — если Бог избавит их от бедствий чумы. В 1633 году обет подействовал: люди перестали трястись в лихорадке, на телах больше не появлялись лопающиеся гнойники, никто больше не умирал. За клятвой последовала милость.
Обераммергау была не единственной деревней, где пытались совершить подобную сделку: в начале XVII века многие деревни, большие и маленькие города обещали ставить Страсти Господни в обмен на выживание. Но во всем мире только в Обераммергау еще продолжали выполнять это обещание. Жители деревни считали, что их честность помогла избавить городок от ужасов недавней эпидемии — болезни, которая превращала мужчин и женщин, даже новорожденных детей в адских монстров — живых мертвецов, гниющих, скользких, бездушных. Этот ужас охватил весь мир.
Сейчас, разумеется, зомби были обезврежены, ими даже научились управлять — это произойдет и сегодня, на сцене, во время Страстей. Это было чудо, дар Божий.
И так же, как и в течение многих веков, люди со всего мира стекались, чтобы посмотреть на чудо. Почти полмиллиона человек собиралось в Обераммергау на последние сто представлений, происходившие каждые десять лет. Но в этом году людей было вдвое, даже втрое больше обычного, потому что сегодня прославлять страдания и смерть Господа нашего Иисуса Христа намеревались с использованием Новых Идей.
— Я дарую грешникам вечную жизнь… — пел Пролог.
Толпа зашевелилась — в ожидании того, что сейчас последует, с горечью подумал отец Мейер. Но если его план сработает, то их жажда крови сегодня не будет удовлетворена.
— Господин, — начал отец Мейер, но какая-то пышущая здоровьем домохозяйка, сидевшая сзади, постучала его по плечу и прошипела: «Тсс!»
Певец продолжал исполнять соло Пролога. Это был Антон Век, отец Мейер хорошо знал его. Антон когда-то был церковным служкой, он до сих пор помогал священнику приходской церкви Святых Петра и Павла, исполняя множество мелких, но необходимых поручений. «Антон, Антон, — подумал священник, — неужели это ты рассказал им?» Антон был там. И он не одобрил поступка отца Мейера.
И, что еще хуже, он был кузеном Каспара Мюллера.
Отец Мейер со вздохом склонил голову и вытащил из кармана четки. Он не собирался смотреть представление, хотя, как все жители Обераммергау, считал свой возраст не годами, а числом Страстей Господних, которые он видел за свою жизнь. Шестьдесят пять, значит, это его шестое представление.
До недавнего времени отец Мейер занимал второе по важности положение в Совете Шести и Двенадцати, комитете, который контролировал все, что касалось пьесы, включая самый важный вопрос: выбор актеров для исполнения ролей в Страстях Христа.
Он знал правила: кандидаты должны быть жителями Обераммергау или прожить здесь не менее двадцати лет. Из женщин отбирались исключительно девственницы, причем молодые, — эти отброшенные ранее ограничения были введены снова во время нашествия зомби, в надежде как можно лучше угодить Богу.
Он знал правила: здесь должны быть представлены самые известные семьи.
И он соблюдал эти правила. Он просто повиновался высшему закону; и именно поэтому отец Мейер понимал, что после сегодняшнего его лишат сана. Но это не имеет значения. Он будет продолжать свое служение Богу без благословения Церкви.
Без благословения. У священника что-то сжалось в горле. Большой и указательный пальцы скользили по потертым деревянным бусинкам четок, которые выточил для него его отец.
— Уберите это, — сердито прошептал кардинал.
Новая Церковь не одобряла четки.
Отец Мейер прикрыл четки ладонями. Губы его шевелились — он мысленно считал бусины. Вырезанные с любовью, они имели форму розочек, чтобы почтить Деву Марию. Это была прекрасная вещь, достойная находиться в музее. Как и Старая Церковь, подумал он, с ее состраданием и любовью.
Мыслями священник унесся в недавнее прошлое, в тот день, когда выбирали актеров. Было очевидно, по крайней мере для остальных, что Каспар Мюллер будет исполнять роль Христа. Он играл Христа уже три раза, и его семья была самой влиятельной и родовитой в Обераммергау. Но играть Христа в четвертый раз? Теперь, когда он на тридцать лет старше, чем был в самом начале? Отец Мейер напомнил, достаточно корректно, что женщинам старше тридцати пяти запрещается участвовать в пьесе. Неужели шестидесятитрехлетний мужчина может изображать человека в два раза моложе себя?
— Это не имеет значения. Здесь важны духовные качества человека, — заявил Адольф Мюллер, также член Совета и еще один кузен Каспара.
