— Ну, девочки были… — задумалась трактирщица. — Но они и сейчас тут. В каморке за кухней сидят, чай пьют, шалавы беспутные. Позвать?
— Может, позже. — Отец Федор, видимо, не очень верил в то, что к случившемуся могут быть причастны проститутки. Ограбить стрельцов они еще могли, но похитить?! Нет, в подобных наклонностях обитающих в маленьком городке жриц продажной любви заподозрить было сложно. — Из мужчин кто у вас сидел и мог видеть, как стрельцы деньгами сорят? Да в глаза мне смотри, дочь моя, не отводи взгляд. О супружеских изменах, самопальной водке и прочих мелких грешках спрашивать не буду, обещаю.
Заведение, куда пошли отдохнуть стрельцы, пользовалось у местных жителей и лесорубов некоторой популярностью. Накануне в нем ели, пили, играли в карты и кости или просто грелись как минимум полсотни человек, которых смогли вспомнить хозяева. Правда, большую же их часть они сами и поспешили вывести из числа основных подозреваемых, поскольку те оказались в шинке отнюдь не первый раз, да и вообще были местными, чей род занятий не был связан с похищениями людей. Зачем нужны стрельцы приказчику, клерку из городской администрации или тому же кузнецу?.. Перебор возможных кандидатур внезапно прервало быстрое лихорадочное стрекотание, которое издавал возбужденный китаец, едва ли не подпрыгивающий на месте. Он явно пытался рассказать что-то, по его мнению, важное, но, видимо, от волнения перешел на родной язык. Который не понимала даже его жена.
— Господин Ли Чжун не думает, будто такое немыслимое злодейство могли совершить люди, которые были внутри. Они все были на виду, а из поднявшихся на второй этаж постояльцев еще никто не уехал, — неожиданно пришел на помощь один из слуг трактирщика, которого от обычного жителя империи Золотого Дракона отличали разве только пошитая на европейский манер кожаная жилетка с нагрудным карманом да крупный серебряный крест. — Но многоуважаемый высокородный Пти-цын вчера несколько раз жаловался на то, что у входа в наше славное заведение крутились какие-то подозрительные бродяги.
— Тоже мне высокородный… — фыркнула трактирщица. — Алкаш он, регулярно под стол сползает и там засыпает… Кстати, а его же еще разбудить не смогли!..
Извлеченное из какой-то кладовки тело Олег испытал искреннее желание пристрелить. Не из сострадания, просто повинуясь вбитым в училище рефлексам. Оно выглядело как зомби, пахло как зомби и мычало как зомби. Багрово-синюшное расплывшееся лицо не несло на себе ни малейшего следа разума, руки и ноги безостановочно тряслись, а аромат перегара мог убить комара на лету. Тем удивительнее был тот факт, что одет забулдыга оказался в весьма качественного вида сюртук, от которого буквально несло магией.
— Птицын, говорите? Знакомая фамилия, да и рожу эту я где-то видел, пусть и давно… — задумался отец Федор, теребя бороду и мучительно морща лоб. От звуков его голоса пьяница открыл глаза, уставился прямо на военного капеллана, а в следующее мгновение во взоре забулдыги вспыхнуло узнавание пополам с искренней ненавистью.
— Н-на! — Он рванулся вперед и попытался вонзить непонятно как объявившийся в его руке большой нож в выдающееся вперед пузо священника. Вот только мягкая с виду черная ткань, промявшись внутрь всего на несколько миллиметров, внезапно обрела твердость стали, да еще и намертво сжала собой пытавшийся ее прорезать клинок.
Потенциальный источник информации после мощного хука справа покатился кубарем, сшибая попавшиеся на пути стулья. Удар у армейского капеллана был поставлен прекрасно. Олег даже всерьез забеспокоился, сумеет ли привести свидетеля в достаточно приемлемое состояние, чтобы тот мог говорить. О его желании сотрудничать с военными, похоже, речи больше не шло. За попытку убийства отца Федора данного субъекта вполне можно было пристрелить на месте, а не только подвергнуть интенсивному допросу прямо посреди шинка.
— Вспомнил я этого расстригу. Возможно, это самый закоренелый грешник из всех, кого мне когда-либо судить приходилось. — Священник с какой-то брезгливой миной вытирал руку об одежду. — Жаль, не удалось настоять на сожжении мерзавца в срубе, остальные присяжные решили ограничиться полумерой в виде запечатывания его магии и пожизненной ссылки в Сибирь.
— И что он натворил? — осторожно уточнил Олег, не спеша делать какие-либо выводы. Под церковный суд можно было попасть и за революционную деятельность, и за темное колдовство, и за оскорбление верующих путем придания огласке какого-либо нелицеприятного факта…
— Уговаривал угасающих стариков завещать свое имущество Богу. Церковь помогает таким одиноким людям, если те не имеют ни родни, ни друзей, которые могли бы о них заботиться. — Отец Федор пошел вперед, явно примериваясь как можно больнее пнуть сапогом пытающегося подняться пьяницу. На лице его читалось какое-то мстительное удовольствие. — Вот только эта мразь со своими послушниками, чтобы как можно меньше ручки пачкать, сразу же после оформления всех бумаг поила стариков стрихнином!
— О, ну тогда кара заслужена… — потерял всякое сочувствие к избиваемому человеку боевой маг третьего ранга. С приговором суда по такому поводу он был согласен не полностью, но, в кои-то веки, придерживался солидарности с отцом Федором. Высшая мера наказания оказалась бы более уместна. Жаль, монах-расстрига как-то смог добиться снисхождения в суде. Скорее всего, путем банальной взятки, учитывая качество его одежды и наличие достаточных средств, чтобы явно не первый год своей ссылки пьянствовать напропалую. — Стойте! Только не по голове! Сначала он должен рассказать, каких таких бродяг вчера видел!
— Кайся, грешник. Кайся! Именем Господа нашего ответь мне, какие грехи легли на душу твою с момента оглашения церковного приговора! — Отец Федор прижал ногой поверженного им расстригу к не такому уж и чистому полу, а потом вперил в него требовательный взгляд. И пойманный с поличным «черный риелтор», которого священник хотел подвергнуть кремации заживо, покорно начал бормотать, оглашая список своих преступлений. И первым из них была крупная взятка какому-то чиновнику, что позволила расстриге не рубить лес от зари до зари вместе с другими осужденными преступниками, а жить как душа пожелает, разве только время от времени в городской управе отмечаясь. Вторым же Птицын вспомнил про украденное им в лучшем ресторане Стяжинска серебряное ситечко. Третьим — про подожженный дом, из-за ограды которого на него кинулась собака.
— Ну вот, уже не зря сходили. — Священник вытер проступивший на лбу пот и сделал шаг назад, но его жертва тем не менее перечислять свои грехи не прекращала, впав в некое подобие транса. — Вот всегда бы так волю Господа нашего слушались! А то ведь встречаются упрямцы, которых легче убить, чем заставить излагать о себе одну только истину…
— У всех свои слабости, отец Федор… — поморщился Олег, в адрес которого и относилось бурчание попа. — Вы лучше этого субчика на вчерашние события перемотайте… в смысле, переведите. Пока еще есть шансы найти и вернуть похищенных.
Одним из немногих своих преимуществ перед окружающими он по праву считал изрядную устойчивость к ментальной магии. Когда другие чародеи исповедовались штатным духовникам в самых страшных своих преступлениях, у него неизменно получалось переводить речь на какую-нибудь чушь, вроде скрупулезного обсуждения достоинств мельком увиденной на улице девушки. Скорее всего, такая устойчивость к внушению появилась еще в родном мире. Все-таки тысячекратный просмотр одного и того же рекламного ролика, сделанного так, чтобы по максимуму давить на сознание потенциального покупателя, волей-неволей научит сознание выдерживать постороннюю агрессию. А полноценную телепатию магическая наука этого мира категорически отвергала и объявляла невозможной. Слишком категорически, на взгляд Олега, а это, скорее всего, означало наличие какого-то количества полноценных чтецов мыслей…
