— Вам нравится постановление суда, Сэллинджер?
— Каллаган одновременно улыбался и хмурился.
— Чертовски.
— Вы один из тех нормальных, патриотически
настроенных средних американцев, которые желают ему смерти во сне?
В аудитории раздались смешки. Сейчас можно
было смеяться без опаски. Сэллинджер знал, что честно лучше не отвечать.
— Я бы не пожелал этого никому, — пролепетал
он в полном смущении.
Каллаган вновь мерил шагами аудиторию.
— Ну что ж, спасибо вам, господин Сэллинджер.
Мне всегда доставляют удовольствие ваши комментарии. Вы, как обычно, изложили
нам взгляд непрофессионала на юриспруденцию.
Смех стал громче. Щеки Сэллинджера запылали, и
он плюхнулся на свое место. Каллаган оставался невозмутимым.
— Мне бы хотелось поднять интеллектуальный
уровень этой дискуссии. Давайте, мисс Шоу, объясните, почему Розенберг
сочувствует Нэшу.
— Вторая поправка предоставляет людям право
иметь и носить оружие. Для судьи Розенберга это положение является буквальным и
абсолютным. Ничто не должно запрещаться. Если Нэш хочет иметь АК-47, или ручную
гранату, или базуку, штат Нью-Джерси не может принять закон, запрещающий это.
— Вы согласны с ним?
— Нет, и я не одинока в этом. Решение принято
восемью голосами против одного. Никто не поддержал его.
— Чем руководствовались остальные восемь
судей?
— Их довод вполне очевиден. Штаты имеют веские
причины для запрещения торговли и владения некоторыми типами оружия. Интересы
штата Нью-Джерси перевешивают права Нэша, предоставляемые Второй поправкой.
Общество не может позволить своим членам владеть сложным вооружением.
Каллаган смотрел на нее внимательно.
Привлекательные студентки на юридическом факультете Тулейна были редкостью, но
когда такая появлялась, он не упускал случая, чтобы заняться ею. Последние
восемь лет он почти не знал неудач в этом деле. В большинстве случаев оно было
простым. Девицы прибывали в колледж уже раскрепощенными и свободными. Дарби же
была иной. Впервые он заметил ее в библиотеке во втором семестре на первом
курсе, и ему понадобился целый месяц, чтобы уговорить ее поужинать с ним.
— Кто изложил мнение большинства?
— Рэнниен.
— И вы согласны с ним?
— Да, это совсем простое дело.
— Тогда что же случилось с Розенбергом?
— Я думаю, что он ненавидит остальной состав
суда.
— Он что, выступает с особым мнением лишь из
сварливости?
— Зачастую да. Его мнения все чаще оказываются
необоснованными. Возьмем дело Нэша. Для такого либерала, как Розенберг, вопрос
о контроле над оружием является простым. Он должен был излагать мнение
большинства. И десять лет назад он так бы и поступил. В деле Фордиса,
рассматривавшемся в 1977 году в суде штата Орегон, он прибегнул к гораздо более
узкому толкованию Второй поправки. Его непоследовательность становится
досадной.
Каллаган пропустил мимо ушей упоминание о деле
Фордиса.
— Вы хотите сказать, что Розенберг впадает в
старческий маразм?
Побитый в первом раунде Сэллинджер бросился в
последнюю схватку:
— Он чокнулся, и вы знаете это. Его мнение
невозможно обосновать.
— Не всегда, и потом он все еще там, в
Верховном суде.
— Его тело там, а мозг уже умер.
— Он дышит, Сэллинджер.
— Да, дышит, с помощью аппарата. Им приходится
накачивать его кислородом через нос.
— Тем не менее, Сэллинджер, он последний из
величайших юристов, и он все еще дышит.
— Вы бы сначала зашли и убедились в этом.
С этими словами Сэллинджер опустился на свое
место. Он сказал достаточно. Нет, он сказал слишком много. Голова его
склонилась под пристальным взглядом профессора. «Зачем я говорил все это?» —
думал он, уткнувшись носом в конспект.
Каллаган еще некоторое время смотрел на его
опущенный затылок, а затем начал мерить шагами аудиторию. Это действительно
было тяжелое похмелье.
Глава 3
В соломенной шляпе, в чистом комбинезоне,
аккуратно выглаженной рубахе-хаки и сапогах он выглядел по меньшей мере как
старый фермер. Он жевал табак и выплевывал его в черную воду под пирсом. Этим
он тоже напоминал фермера. Его пикап хотя и был последней моделью, но уже
повидал виды на пыльных проселочных дорогах. Пикап имел номерные знаки штата
Северная Каролина и стоял в нескольких десятках метров на песчаном берегу у
другого конца пирса.
Была полночь. Наступил первый понедельник
октября. Следующие тридцать минут он будет ждать в темной прохладе безлюдного
пирса, задумчиво жуя табак и пристально вглядываясь в море. Он знал заранее,
что будет находиться здесь один. Так предусматривалось планом. Пирс в этот час
всегда был пустынным. Свет фар случайных машин изредка мелькал вдоль побережья,
но это было обычным явлением для этих мест.
Вдали от берега виднелись красные и синие огни
канала. Не поворачивая головы, он глянул на часы. Низко висели плотные тучи, и
разглядеть что-либо было трудно, пока это что-то не окажется у самого пирса.
Так предусматривалось планом.
Пикап, как и сам фермер, прибыли не из
Северной Каролины. Номерные знаки были сняты с разбитого грузовика на свалке
возле Дарема, а сам пикап был угнан из Батон-Руж. Фермер же вообще был ниоткуда
и тем более не был связан с этими кражами. Он был «профи», и эти мелкие делишки
обделал кто-то другой.
Прошло двадцать минут, и в море появился
темный предмет, двигавшийся по направлению к пирсу. Приглушенный звук
работающего двигателя становился громче. Предмет превратился в небольшой плотик
с малозаметной фигурой человека, низко склонившегося над мотором. Фермер не
шелохнулся. Гудение мотора прекратилось, и плотик замер в десяти метрах от
пирса. Даже случайные фары автомобилей не нарушали темноту ночи.
Фермер осторожно прикурил сигарету, дважды
затянулся и щелчком отбросил ее вниз к плотику.
— Какие сигареты? — спросил находившийся на
воде. Он мог видеть очертания фигуры фермера у перил, но не его лицо.
— «Лаки страйк», — ответил фермер.
