Остается открытым вопрос, какой руководящий сотрудник советского полпредства, писавший донесения на имя начальника Разведупра Красной армии, скрывался за псевдонимом «Софокл». Тот самый «Софокл», вращавшийся в деловых и дипломатических кругах, поддерживавший контакты с политическим бомондом югославского общества и опрометчиво написавший 4 апреля 1941 г.: «Стоило только Югославии занять решительную позицию, как вместо традиционных немедленных действий немцы седьмые сутки стоят в зверином рычании, а дивизий на границе не прибавляется»
[542]. По мнению авторов сборника документов «1941 год», резидентом РУ РККА «Софоклом» был Самохин, а его помощником, носившим оперативный псевдоним «Блок», — В.З. Лебедев, который к тому же был кадровым сотрудником РУ РККА
[543]. О том, что параллельно с резидентурой РУ РККА в Белграде действовала и резидентура ИНО НКВД, свидетельствует и упоминание Софоклом взаимодействия с «соседом» (т. е. с ИНО НКВД)
[544].
Неоспоримо, что двое из четырех ведущих чиновников советского полпредства в 1941 г. хотя бы на протяжении части своей жизни открыто были связаны с военной разведкой (Самохин позднее занимал должность начальника II управления (информационного) ГРУ ГШ РККА, а Коваленко активно участвовал в разработке, организации и проведении разведывательно-диверсионных операций в тылу противника в 1944 г. в рядах частей П. Дапчевича). Служба Плотникова в различных горячих точках 30 — 40-х годов также выглядит подозрительно. Вызывает сомнения и окутанный тайной Лебедев.
О порядках, царивших за стенами советского посольства, ярко свидетельствует случай с выпускником Белградской русско-сербской гимназии Евгением (Женей) Буйницким.
В начале 1941 г. на улице в центре Белграда хорошо одетый человек попросил его на чистом русском языке помочь сделать покупку в магазине, сославшись на плохое знание сербского языка. Как потом выяснилось, это был сотрудник советского посольства, который завязал с ним разговор и пригласил прокатиться на машине. В то время машины еще не были банальным транспортным средством, а служили символом высокого социального статуса, техническим чудом, привлекавшим внимание молодежи. Женя сел в машину, позднее надолго задержался в гараже, рассматривая железное чудо техники. В дальнейшем Евгений Буйницкий использовался в качестве курьера для передачи русским эмигрантам и сербским офицерам неких запечатанных конвертов, которые сотрудники представительства желали переслать без привлечения внимания почты и прочих ненужных свидетелей. Женя заметил, что в здании представительства регулярно проводились тренировки по стрельбе из бесшумного револьвера (вероятно, стоявший на вооружении оперативных работников прибор братьев Митиных «БраМит» в модификации с револьвером Нагана, бывший в то время последним словом советской спецтехники) и «похожей на джиу-джитсу» странной борьбе (вероятно, т. н. боевое самбо). Буйницкий сообщил и о том, что посольство имело детальную картотеку русских организаций, действовавших в Югославии, и даже поименный список русских эмигрантов. Эту информацию гестапо подтвердило и по сообщениям еще нескольких осведомителей
[545].
Общими чертами представителей СССР в предвоенной Югославии были абсолютная преданность партийной линии и максимальное стремление к тому, чтобы как можно вернее и точнее исполнить приказания и пожелания государственного и партийного руководства и лично кремлевского самодержца. Самоотверженный труд по выполнению поставленных руководством задач подразумевался сам по себе, не вел к каким-то особым наградам и давал лишь возможность дальнейшего карьерного роста (Лебедев, Коваленко). Минимальные ошибки и чрезмерная инициативность беспощадно наказывались (Плотников, Самохин). Интересно сравнить фигуры официальных представителей СССР с представителями королевства Югославии, прибывшими в СССР в предгрозовое время накануне войны. Для примера мы можем взять самого югославского посла — Милана Гавриловича.
На протяжении всей своей дипломатической карьеры М. Гаврилович оставался независимым политиком — личностью, которая сама принимает решения и стремится к тому, чтобы вести независимую игру. Милан Гаврилович был лидером Сербской аграрной («земледельческой») партии, занимавшей активную антинемецкую позицию и опиравшейся на мелких предпринимателей и крестьян из сербской части Югославии. Поскольку эта партия умело использовала традиционные антинемецкие настроения сербских народных масс, после начала Второй мировой войны ее руководство смогло получить определенные дотации от английского правительства
[546]. Большая часть средств на нужды партии шла через руки партийного коллеги Гавриловича — Милоша Тупанянина. Согласно оценке одного из организаторов Управления специальных операций (британская разведывательно-диверсионная служба времен Второй мировой войны) Хью Дальтона, общие затраты короны до 27 марта 1941 г. составили свыше ста тысяч фунтов стерлингов. При этом вряд ли можно говорить о банальном подкупе, т. к. не только аграрии, но и большинство тех из участников заговора 27 марта, кто припадал к английским финансовым источникам, были искренне уверены в том, что Югославия должна продолжать свою традицию ориентации на союзников по Первой мировой войне.
С другой стороны, аграрии как наиболее демократичная партия меньше всех среди югославского политического бомонда были вовлечены в антикоммунистическую и антисоветскую политику, бывшую мейнстримом официального Белграда в 1918–1939 гг. Поскольку Коммунистическая партия Югославии была официально запрещена, аграрии были наиболее левой партией югославской официальной политики, поэтому именно им и удалось выдвинуть своего лидера на пост первого посла королевства Югославии в СССР. Умеренная левизна сербских аграриев, несмотря на все перепетии, сохранилась и в послевоенной Югославии, благодаря чему наиболее левым из них было некоторое время позволено находиться в парламенте и правительстве для придания видимости многопартийности ширме «народной демократии».
Собственное видение геополитических приоритетов Югославии Гаврилович ставил выше мнения королевского Министерства иностранных дел и правительства, которое направляло его в Москву. Показательный диалог состоялся между Гавриловичем и немецким послом в Югославии фон Херреном в июне 1940 г., накануне отбытия лидера аграриев к месту службы в СССР
[547]. Важно отметить, что воспоминания об этой беседе оставил сам Гаврилович. Согласно этим воспоминаниям, Гаврилович в разговоре совершенно игнорировал то, что Югославия проводила курс нейтральности. Он позволил себе такое в разговоре с представителем сильной и безжалостной страны, которая в то время уже показала свою военную мощь. И это несмотря на то что значил нейтралитет для Югославии, не имевшей ни одного военного союзника и окруженной кольцом союзных Германии реваншистски настроенных соседних стран. В результате фон Херрен прямо заявил, что, очевидно, югославский посол едет в Москву, чтобы постараться испортить германско-советские отношения. Это предположение Гаврилович тут же назвал «комплиментом», чем потвердил догадку немецкого дипломата. Более того, Гаврилович ясно дал понять, что оглашенная фон Херреном цель является для балканского политика приоритетной. Он храбро и решительно заявил: «Я люблю свою страну и отдал бы за нее и свою жизнь, и своих детей. Я буду защищать интересы своей страны до конца!» Столь патетическое заявление следует дополнить некоторыми деталями. Процитируем отрывок из недавно обнаруженных пространных мемуаров Бранко Лазаревича (1883–1963), выдающегося сербского интеллектуала, писателя и дипломата. «Состоялся путч. Радио вещает. Говорит король Петр II. Позднее оказалось, что король ничего не знает и что вместо него речь произнес молодой подпоручик. Вбежал в наш дом на улице Леди Колдри, 9 сын Милана Гавриловича и крикнул: “Кранты пакту!” (После этого он убежал из страны, и он, и вся его семья, и сегодня они в эмиграции.)» А вот как Б. Лазаревич описывал дальнейшее развитие событий, имевших место еще до того, как Германия напала на Югославию. «Начали наши самолеты летать над Белградом. Армия начала маршировать по улицам. Возбуждение до делириума… Через два дня, я думаю, числа тридцатого, состоялся в доме доктора Милана Гавриловича на улице Андры Николича длительный телефонный разговор с самим послом Гавриловичем… и сразу же после этого разговора вся его семья вместе с семьей Тупанянина выехала якобы в Боснию, а на самом деле через Болгарию в Стамбул»
[548].
